Уныло обнимая больную руку, он послушно встал рядом с Изабеллой, задрал голову…
Испуганный вскрик шевалье так и не позволил ему погрузиться в наблюдения.
– Что происходит, маг?!..
– Я ничего не делаю! – постарался ответить школяр как можно язвительней, но даже он понимал, что вышло не едко, а виновато и жалко.
– Я не про тебя! Я про доску с колесами и пуговицами!
– А что?…
В несколько шагов чародей оказался рядом с Люсьеном, кинул взгляд на медную столешницу, и сердце его пропустило такт.
– К-кабу-уча-а… – только и смог выдавить он. – К-кабу-у-у-уча-а-а-а…
Медная и ровная еще несколько секунд назад доска на глазах у потрясенного экипажа теряла свой блеск. Гладкий желтый металл превращался в подобие фиолетового киселя с комочками. Маховики из колес становились похожими на морских звезд с длинными тонкими лучами, убегающими в недра киселя и вызывающие теперь в студенческой памяти непонятное слово «ганглии». Кнопки медленно трансформировались в разноцветные склизковатые на вид ягоды.
– Что… происходит?… – прошептала герцогиня, в глубине своей испуганной души уже зная ответ.
– Заклинание… теряет силу… – выдавил Агафон.
– Ну так подкрепи его! – потребовала принцесса.
– Я… не знаю, как… но попробую… – потянулась рука за палочкой.
– Или не надо? – метнула жалобный взор на мага Грета.
– Хуже не будет, – обреченно вздохнул рыцарь.
– Оптимист… – скривились губы принцессы в нервной усмешке.
И тут в верхний иллюминатор постучали.
* * *
Гавар оббежал испытующим взглядом разложенные по краям сенота черепа и довольно выдохнул. Ядовито-зеленое свечение в глазницах, хоть и не так быстро, как хотелось бы, достигало нужной интенсивности. Еще несколько секунд…
Есть!
Еле заметные линии брызнули от черепа к черепу нерешительными зеленоватыми пылинками, и уже через минуту дрожащие, но почти сплошные дуги пробуждающимися кошками выгнулись между медленно формирующимися точками силы, сплетаясь в единую призрачную паутину.
Колдун прислушался, сторожко склонив голову, и на лицо его соскользнули жидкие пряди темных волос. Раздраженно откинув их назад, он снова насторожился: наступал критический момент в самонастройке системы, процессе, на который он не мог ни повлиять, ни управлять. Если до этого все этапы прошли как надо, то…
Стоп!
Показалось ему, или?… или… или…
Нет. То есть, да. Всё хорошо. Всё идет по плану.
Воздух теперь пронизывало монотонное басовитое гудение, будто рой мышершней вылетел на ночную охоту, такое, что зубы чесались, и руки невольно тянулись провести по покрывшейся мурашками коже.
Вода сенота, подернутая рябью еще несколько секунд назад, замерла, точно зеркало, отражая черными глубинами обретающие толщину малахитовые линии сети и высокий, теряющийся в темноте купол лаборатории.
Когда-то, в порыве давно забытого каприза, он превратил сырые угрюмые подземелья доставшегося ему замка в подобие парадного зала приемов: округлые арки, ярус за ярусом поднимающиеся к потолку, галереи, ведущие в лаборатории, мастерские и кладовые, но чаще – в никуда, негасимые факелы в украшенных причудливой лепниной простенках, кованая многоярусная люстра на тысячу свечей…
Прихоть прошла, мимолетное желание чего-то необычного улетело из головы, словно прошлогодний ветер, а искусная имитация настоящего зала приемов, многие годы назад встречавшего гостей покойного маркиза музыкой, огнями и угощениями, осталась, украшенная теперь еще и самой богатой на Белом Свете коллекцией чучел экзотических животных, развешанной под потолком.
Зал, застенки, лабиринт, музей или что-то иное… Какое это имело значение? Какое это всё будет иметь значение к завтрашнему дню или даже к сегодняшнему вечеру?
Сейчас же под сводами одной из арок, там, где хозяин замка мог их видеть, безмолвно и неподвижно стояло пять фигур. Четверо зеленокожих громил в дублетах, расшитых беспорядочно, но плотно самыми разнообразными ювелирными изделиями, навалились на стены и, полуприкрыв глаза, то ли дремали в полумраке, то ли исподволь наблюдали за назревающим действом. Между ними, угрюмо понурив голову и ссутулив широкие плечи, застыл с видом приговоренного к казни молодой человек. Спутанные и грязные до невозможности волосы, нависая, закрывали осунувшееся чумазое лицо. Заведенные за спину руки не несли оков, но бежать сломленный духом пленник отнюдь не спешил, безошибочно зная, что отсюда ему хода нет.
В одном из декоративных проемов-тупиков, перемежающих входы в отдельные лаборатории и хранилища, в глубокой тени, почти не заметное стороннему наблюдателю, стояло, чуть покачиваясь, точно от неощутимого другими ветра, еще одно существо. Высокое и тощее, оно больше напоминало вешалку в прихожей с плащом, забытым на ней подгулявшим гостем. В отличие от бугней или их подопечного, ему не было ни горестно, ни скучно. Вне времени, выше беспокойства, чуждое эмоциям и чувствам, оно просто стояло и ждало приказа вызвавшего его или истечения срока своего пребывания в этом мире. Ничто иное его не касалось и не томило.
Гавар усмехнулся с холодным удовлетворением, охватывающим его каждый раз, когда славно проделанная работа близилась к благополучному концу, быстро сотворил заключительные пассы и дотронулся до ближайшего черепа. Сеть полыхнула травяным пламенем, заставляя на миг прищуриться, набухшие было нити превратились в тончайшие волоски и замерли упруго, будто светящийся проволочный каркас. Всё было готово. Можно начинать.
Закатав рукава темно-синего бархатного балахона по локоть, хозяин замка отступил на несколько шагов, прищурился, и с узких бесцветных губ его сорвалось финальное слово начатого еще полчаса назад заклинания.
Зеркало сенота помутнело, потом подернулось инеем, точно ударил мороз, и вдруг – неожиданно и сразу – просветлело, отражая… отражая…
Нет, не сумрачные своды и покрытую патиной и пылью люстру – пристанище полутора десятков толстых свечей, зажженных в день преобразования подвалов в изысканный зал, да так и горящих до сих пор высоким неровным пламенем. С поверхности зеркала во тьму подземелья брызнул яркий солнечный свет, обдал теплым дыханием ветерок, принося ароматы разнежившегося летнего леса, дорожной пыли, человеческого и конского пота…
– Кто здесь? – прозвучал настороженно сиплый голос, и в глади провала на фоне зеленой кипени роскошной листвы и солнечных бликов обрисовался темный силуэт всадника.
Гавар повел перед собой руками, словно стирая пыль, картинка прояснилась, и теперь с неподвижной поверхности воды на него взирал неприязненно единственным глазом лысый щуплый человек в запыленном черном костюме. Первым и последним украшением его камзола, не столько строгого, сколько безнадежно старомодного покроя, был алый камень размером с яблоко, свисающий с шеи на толстой золотой цепи.
