– Сказать правду? – сдвинула брови дочь.
– Конечно, – кивнула Галина Сергеевна.
– Надоело! – отрезала Гортензия.
– Что? – разрыдалась Моисеенко. – Я заботилась о тебе… дала все.
– Дала все? – рассмеялась дочь. – Вот, значит, как. Дала все. Ты у меня все отняла! Помнишь, как я просила меня в музыкальную школу отдать? Что добрая мамочка ответила? «У тебя способностей нет». Здорово, да? Разве ты не слышала, как я пою? А?
– Дорогая, ты поешь как соловушка, – прошептала Галина Сергеевна.
– Но музыкальное образование мне получить не дали, – топнула ногой Гортензия.
– Доченька, – залепетала мать, – да я…
– Нет, это я сейчас все скажу, – побагровела младшая Моисеенко, – а ты помолчишь!
Из уст Гортензии полились упреки. Чем дольше я слушала обвинения дочери, тем больше удивлялась: вот это память! Гортензия, как воду из ведра, выливала потоком обиды. Ей в десять лет не купили в подарок куклу в коляске. На один Новый год не досталось куска шоколадного торта. Никто не устроил праздника, когда Горти на одни пятерки закончила третий класс. Ей не разрешали приглашать подруг.
– А все почему? – кричала она. – Да потому, что мерзавец Никита был любименький-хорошенький. А я на пятых ролях.
– Господи, доченька, – заламывала руки Галина Сергеевна, – боже…
Гортензия продолжала говорить, мать все сильнее рыдала. В какой-то момент у Галины Сергеевны окончательно сдали нервы, она бросила на пол чашку с чаем, которую перед ней услужливо поставила Аня, и заорала:
– Ты не случайно убила Никиту, ты его ненавидела! Ты ему нарочно горло перерезала, когда я в сквер к папе ушла.
– Кто? – завопила Горти. – Я? Вот это супер!
– Да! – растеряла остатки самообладания мать. – Да! Вот почему ты не училась музыке. Ты не забыла всякую лабуду, но и у меня кое-что отложилось в памяти. Да, ты славно пела, в школьном хоре солисткой была. Открылся талант не сразу, а когда тебе тринадцать исполнилось. Все так удивились! До того никакого роскошного голоса у тебя не было. Но учительница музыки объяснила: кое у кого в момент полового созревания прорезается вокальный дар, а кое у кого он, если до этого был, может пропасть. И она же посоветовала тебя в руки хорошего педагога отдать. Задурила тебе голову рассказами о карьере великой певицы. А у меня! Никита! Такое натворил! Дом в деревне сжег.
– А-а-а-а, – протянула Гортензия, – псих любимый! Плевать тебе на меня! Надо сыночка выручать. Молодец ты, мама! Изо всех сил социопата, мерзавца, убийцу животных и вора оберегала. И отец старался! «Он исправится, повзрослеет!» Обо мне вы хоть раз думали?
Галина Сергеевна схватилась за горло.
– Ты все знаешь? Откуда?
Дочь расхохоталась во все горло.
– Господи! Наша квартира изначально состояла из трех комнат. Я этого не помню, но ты рассказывала, что пока мы маленькие были, в одном помещении мирно сосуществовали. Потом комнату разделили, мне досталась маленькая часть, прилегающая к родительской спальне. Мою кровать поставили у стены, за которой размещалась кровать отца и матери. И, как я потом поняла, в стене проходила шахта вентиляции. Один ее выход, прикрытый решеткой, находился у вас, второй у меня. Все, что вы с отцом делали после того, как дети легли спать, я чудесно слышала.
Галина Сергеевна схватилась за щеки.
– Боже!
Гортензия поморщилась.
– Ваш убогий секс меня не интересовал, я слушала разговоры, была в курсе всего и знала, какое чудовище Никита. Теперь вопрос: почему родители оберегали монстра! Неисправимого гаденыша, который вскоре начал бы убивать людей… Да, да, к этому все шло! Почему вы с отцом всю любовь и заботу отдали ему, а мне ни капли не досталось! Мои занятия музыкой были принесены в жертву социопату. А я могла стать великой певицей. Из-за тебя потом я сидела дома, как приклеенная!
– А-а-а-а, – заорала Галина Сергеевна, – ты убила брата! Знала все про него, думала, пока Никита жив, тебе объедки любви достаются. Ты не из-за меня сидела дома! Ты из-за себя под присмотром была. Ты убийца!
Гортензия вскочила и вцепилась матери в плечи.
– Хорош врать! Да, я все узнала! Услышала, как ты папе в день смерти Никиты про своих родителей, серийных убийц, в супружеской спальне доложила! Говорила про дурную генетику, которая Никите досталась. А про себя забыла? Нет, мать! Не дам тебе врать, не разрешу свою исковерканную жизнь еще сильнее поломать. Закончилось мое терпение, и безграничная любовь к тебе иссякла. Долго до меня доходило: не полюбит мама Гортензию, не скажет ей спасибо. Решила меня преступницей представить? Это ты убила Никиту.
– Дрянь! – ахнула старшая Моисеенко. – Хочешь меня монстром сделать? Нет! Это ты лишила жизни брата, чтобы тебе вся моя любовь досталась. А я поняла: в семье еще одна социопатка, и стала тебя стеречь.
– Мать, это я тебя стерегла, знаю, что ты убила Никиту, – затопала ногами Гортензия, – это я боялась, что моя мать, рожденная от двух серийных убийц, сама маньячка!
– Не-е-ет! – взвизгнула старшая Моисеенко и швырнула на пол бутылку с водой. – Нет!
Бутыль подскочила от сильного удара о пол и угодила в Ивана Никифоровича, который молча стоял на пороге. Я встала и хлопнула в ладони.
– Все молчат.
Обе Моисеенко замерли. Кара, сидевшая во время разговора тихо, как мышь, застигнутая днем на кухне, разинула рот.
Глава 40
Я подошла к доске и повернулась к ней спиной.
– Я буду задавать вопросы, отвечайте коротко. По очереди. Не перебивайте друг друга. Галина Сергеевна, это вы убили Никиту?
Она перекрестилась.
– Господь с вами. Нет, это Горти. И она сейчас, не желая того, призналась, почему это сделала.
– Нет! – крикнула Гортензия.
Я хлопнула в ладони.
– Стоп! Молчим. Сейчас я беседую только с Галиной Сергеевной.
– Вы считаете свою дочь преступницей?
– Да, – прошептала мать.
– Поэтому ни на шаг не отпускали ее от себя? – продолжала я.
– Да, – кивнула Галина, – и поскольку жить мне недолго осталось, я решила передать Горти в руки Игоря Глебовича, когда я умру, дочь останется без руля и ветрил, ошалеет от свободы, убьет кого-нибудь, ее посадят…
– Почему вы решили, что преступление совершила девочка? – задал свой вопрос Иван.
– Я же рассказывала, – всхлипнула Галина, – ушла в сквер к мужу, до этого мы беседовали в спальне. Я не знала, что дочь могла незримо присутствовать при нашей беседе. Потом муж убежал, позвонил мне по телефону-автомату, назначил встречу в сквере, мы поговорили.
– Мы вернулись с мужем в квартиру. На кухне нашли тело сына. У Горти руки-ноги были в крови. Тесак около нее на кровати лежал. А кто еще мог это сделать? В доме находились лишь брат с сестрой. Она ему прямо в горло лезвие воткнула. Знаете, сколько крови было? Я сутки кухню отмывала!
