Все карты Мефодию спутал его более удачливый коллега из далекой Испании – некий Борис Валеджо, репродукции которого случайно попались на глаза менеджерам «Спектрума». Нет, конечно же, сам сеньор Валеджо ничего против Мефодия и в мыслях не держал. Мало того – можно было быть уверенным, что о существовании как господина Ятаганова, так и «Спектрума», и даже самого Староболотинска, этот маститый художник отродясь не слыхивал.
Зато работодатели Мефодия оказались хорошо осведомлены о нем. А потому перед ними встала столь характерная для нашего рынка дилемма: либо платить гонорар «родному» художнику, либо не платить ничего сеньору Валеджо, поскольку навряд ли он когда-либо обратит свое внимание на продукцию маленького провинциального «Спектрума».
Понятно, что дилемма довольно легко разрешилась в пользу второго варианта. И вот на буклетах спектрумовских дисков стали красоваться фантасмагорические обнаженные женщины с крыльями, могучие варвары с мечами и противостоящие им жуткие порождения Сил Зла – в общем, те самые фигуры, что и сделали Бориса Валеджо знаменитым.
Лакомый контракт был потерян, и Мефодию пришлось довольствоваться скромным предложением староболотинской пивоваренной фабрики, выпускающей известное в городе и окрестностях пиво «Викинг». Деньги, что заплатили художнику эти староболотинские «викинги», даже по сравнению с обещанным ему авансом от «Спектрума» были смехотворными, и их едва хватило Раисе на сапоги и пуховик, так и оставив в ее призрачных грезах желанную дубленку. Однако при имеющемся в молодой семье недостатке финансов выбирать особо не приходилось, и Мефодий с головой окунулся в работу.
Фабрика производила шесть сортов пива, и от Мефодия требовалось сотворить шесть эскизов этикеток, обязанных тем или иным образом отражать специфику предлагаемого сорта. О викингах Мефодий был наслышан, с детства увлекался историей их походов и колоритной мифологией, а потому проблем с отображением на бумаге суровых бородачей, облаченных в одежды из шкур и устрашающие рогатые шлемы, не возникло.
Возникли они в отсортировке готовых персонажей по пивным сортам. Легче всего вписались в пивную тему статный блондин с мечом и приземистый крепыш с неподъемной секирой, нареченные соответственно «Викингом Светлым» и «Викингом Крепким». Заставили слегка напрячь воображение образы «Викинга Темного», «Викинга Легкого» и «Викинга Классического», поскольку из готовых зарисовок ничего подходящего выбрать не удалось. «Викинг Темный» после некоторой доработки превратился в жгучего брюнета и стал до боли напоминать Антонио Бандераса из «Тринадцатого Воина»; «Викинг Легкий» вместо тяжелой палицы получил длинный лук и «похудел» килограммов на тридцать, приблизившись к дистрофии; «Викинг Классический» «состарился» до векового возраста и был усажен кистью мастера на замшелый валун – то есть своей дряхлостью символизируя всю ту «классику», что можно было представить себе при слове «викинг».
А вот кто действительно согнал с Мефодия семь потов, так это «Викинг Безалкогольный», поскольку, как утверждает история, трезвенников среди викингов не существовало отродясь и к рогу с элем их подносили едва ли не раньше, чем к материнской груди. Но выход был найден и из этого тупика.
Безусый юный викинг был водружен Мефодием на дозорную вышку, откуда он зорко всматривался в морские горизонты. Безалкогольная сущность зарисовки выражалась двумя подчеркнутыми деталями: первая – бесспорная молодость викинга, что гарантировала его не насквозь пропитое состояние; вторая – нахождение того на посту (правда, Мефодий не был уверен, существовало ли у варягов вообще какое-нибудь запрещавшее распитие спиртных напитков подобие устава патрульно-постовой службы).
Впрочем, заказчик остался доволен, расчет произвел в срок, и это был предпоследний раз, когда талант молодого мастера оказался востребован кем-то более серьезным, чем публика из парка имени Розы Люксембург. А о последнем таком случае Мефодий без содрогания вспоминать просто не мог, но об этом чуть позже…
На почве тотального безденежья пылкие романтические чувства Раисы к Мефодию постепенно перешли в прохладные и натянутые отношения. Мефодий, конечно же, ее понимал – уже давно стало ясно, что Раиса просто ошиблась в выборе спутника жизни. Но несмотря на это, он все равно любил ее, втайне надеясь, что в конце концов их жизнь устроится и в карих глазах Раисы он снова увидит ту искорку, что сводила его с ума в первые дни знакомства.
Мефодий продолжал писать портреты в парке, упорно обивал пороги работодателей, а вечерами подрядился разгружать вагоны на продовольственной базе, где рассчитывались наличными и сразу. Первый месяц было сложно совмещать несовместимое – днями творить, а вечерами таскать тяжести. Руки дрожали, ноги подгибались, а голова, отупевшая от белого пропилена мешков, на белом ватмане сосредоточиться должным образом уже не могла. Ухудшилось качество рисунка, незаметное для профанов, но режущее наметанный глаз коллегам Мефодия по художественному промыслу. Через три месяца Мефодий начал понимать, что от такого жизненного темпа он медленно сходит с ума, а злобный сарказм Раисы только усугублял это ощущение…
Однажды вечером, возвратившись с очередной разгрузки, Мефодий был встречен Раисой не привычно ворчливой, а какой-то деловой и молчаливой. «Надо поговорить», – коротко бросила она и прошла на кухню, жестом пригласив следовать за ней.
Мефодий выслушал Раису молча и без эмоций. Настолько неэмоционально, что даже сам этому удивился. И хотя то, что поведала Раиса Мефодию, просто обязано было послать его в тяжелейший психологический нокаут (уж что-что, а свой характер он знал прекрасно), тем не менее этого не произошло…
Уже месяц как Раиса и Кирилл – его старший брат и квартиросдатчик – были любовниками. Мефодий никогда не знакомил их, но однажды в его отсутствие Кирилл случайно забрел к ним на огонек.
С этого все и началось. Будучи человеком разведенным, Кирилл встречал Раису после работы и возил к себе на квартиру, где они и проводили совместный досуг. А вчера Кирилл наконец сделал ей недвусмысленное предложение, от которого она была просто не в силах отказаться…
Мефодия это ничуть не удивило: от старшего братца всегда следовало ожидать чего-то подобного; от Раисы, если принять во внимание их летящие в тартарары отношения, тоже.
Удивила же его собственная реакция на все услышанное. Ни слова не говоря в ответ, он просто развернулся к плите и стал готовить себе ужин, которого сегодня, исходя из всего вышеуслышанного, ожидать уже не приходилось. Голова Мефодия была пуста, как вскрытая подарочная упаковка.
– Ну чего ты молчишь? – Раиса, видимо, заранее настроившись на бурное выяснение отношений, похоже, не ожидала от Мефодия столь непредсказуемой реакции. – Тоже мне, мужик, называется! У него жену уводят, а он молчит! Ну и молчи, тряпка половая!..
И она ушла…
«Сегодня точно как тряпка половая», – подумал вымотанный вконец Мефодий, но все-таки собрался с силами и кое-как стянул с ноющих ступней эти колодки, которые еще утром он называл ботинками. А затем с неохотой поднялся и прошел на кухню, дабы разогреть на ужин остатки сегодняшнего обеда.
