– Какие у нас отношения с Гарибой?
Факел дрогнул, тени заскакали по каменным стенам.
– Ты решил напоследок заняться политикой? – изумился Халиб. – И что Гариба?
– Это богатая страна с небольшим гарнизоном и почти не охраняющейся столицей. У ее султана даже нет наследников, – быстро-быстро заговорил Амин, вглядываясь в лицо Халиба. – Завоевать ее…
– Еще и военачальником, – перебил султан, качая головой. – Тебе-то что с Гарибы, а, Амин?
– Мой друг в плену у султана, – отвернувшись, тихо ответил Амин.
– Ты был еще и настолько беспечен, что обзавелся друзьями? – усмехнулся Халиб. – Хватит, мне надоел этот бред. Прощай, брат.
– Халиб, пожалуйста! – сорвавшись с места, Амин бросился к ногам брата, обнял высокие сапоги, прижался лбом к коленям. – Пожалуйста! Мы братья, прошу, исполни мое последнее желание: помоги моему другу, и я умру, прославляя тебя перед Аллат. Прошу тебя, брат, умоляю!
– А я уж думал, никогда этого не увижу, – высвобождаясь и отступая на шаг, довольно усмехнулся Халиб.
Дверь захлопнулась, чуть не ударив Амина по лицу, засов со скрипом вошел в пазы.
– Хорошо… брат, – раздался из-за нее приглушенный голос султана. – Я подумаю.
И искорка факела, замигав, пропала за поворотом коридора.
Амин прижался щекой к стене и, обняв себя руками, попытался улыбнуться. Но не убедил получившейся гримасой даже пялящуюся на него крысу.
* * *
Сапоги стучали по каменному полу. Шаги вразнобой – шли несколько человек.
Амин поднял голову и горячо взмолился Аллат – хотя уместнее было бы Вадду, ведь в его владениях скоро окажется.
По крайней мере, он знает, каково там.
И он был прав, что не сумеет подняться – стражникам пришлось полдороги тащить его под руки. «Не волочь», – с усмешкой отметил Амин. Неужели последняя дань уважения? Он все-таки шехзаде. Каким бы он ни был, он шехзаде – кровь от крови с великими властителями древней Яммы.
О том, что он кровь от крови с Халибом, Амин старался не думать.
Когда солнце ослепило, многоголосый шум оглушил, и Амина швырнули на песок, он понял – не уважения. Страже просто приказали не калечить его раньше времени.
Брат действительно постарался обставить его смерть поинтереснее. Публичные казни не были в Ямме редкостью, но при последнем султане, отце Амина, они редко проводились на Арене. Великий Сейфуллах не считал достойным заставлять пленников или преступников сражаться. Полагал лицемерием скудный шанс выжить и никогда не любил издеваться над беспомощными.
Очевидно, новый султан взгляды отца не разделял.
Толпа притихла, пока Амин, отплевываясь от песка, с трудом поднимался. Пока глаза привыкали к солнечному свету. Пока юноша осматривался, не признаваясь себе, что ищет на трибунах брата. Конечно, нашел – его балкон сложно было не заметить. Украшенный драгоценными камнями сверкающий навес, невольники с южных гор с опахалами, толпящиеся за креслом султана сановники – Амин не узнал их да и не слишком разглядывал. Халиб наверняка вместе с братьями избавился и от друзей отца. У него со старым султаном всегда были напряженные отношения. И разные взгляды – на все.
В отличие от любимчика старого султана – Амина, которому все позволяли. Даже будучи еще не вошедшим в возраст, выбирать невольниц из царского гарема…
Амин зажмурился и вздрогнул, когда толпа вновь завопила: на другой стороне Арены открыли ворота, и стражники, сгрудившись у стен, принялись копьями подгонять выходящих из загона тигров. Конечно же, голодных. Конечно же, обозленных. И уже увидевших легкую добычу.
Амин со вздохом посмотрел на пронзительно-голубое небо. На сияющее – еще не в зените, но близко, – солнце. Сейчас стоило повторить молитву, но перед глазами Амина встало совсем не лицо прекрасной богини Аллат.
«Я ненавижу вас. Весь ваш гнилой род. До последней косточки, до последней мыслишки, последней сути вашей жадной натуры ненавижу… Дружба. Помощь. Просьба. Всего лишь очередная клетка».
Рычание совсем близко, и Амин зажмуривается. Так почему-то спокойнее. И так можно справиться со жжением в глазах.
«Амин, а если бы ты поймал птицу-хумай, что бы ты пожелал?»
Дрянной, негодный мальчишка, зачем ты это делал… Зачем ты это делала, ты же все знала и ничего не сказала, до самого конца не сказала!
«Я знаю, каково это – сидеть в клетке день за днем, день за днем и петь, петь, петь…»
Глухое рычание и горячее, зловонное дыхание в лицо.
Рука по привычке касается пояса – там, где раньше хранилась джамбия. Сейчас ее нет и защититься нечем.
Амин открывает глаза, смотрит на окруживших его зверей. Оскаленные пасти, пенящаяся на клыках слюна…
Лазурное перо, почти незаметно светясь, легко кружится на ветру, падает на арену под ноги юноше.
Как по команде тигры ложатся на песок, тыкаясь носами в колени юноши, и лишь глухо ворчат, когда стражники колют их копьями, заставляя встать.
Перо ловит солнечный свет и рассыпается синими брызгами, невидимое для замершей изумленной толпы. Но не для Амина.
В полной тишине повелитель Яммы поднимается, подходит к узорчатым перильцам балкона и делает страже знак.
Рука султана зависает в воздухе, и поворачиваются копья, и невидимые Амину стрелки натягивают тетиву, а гвардейцы кладут руки на рукояти мечей.
Халиб и раньше не уважал традиции предков, не стал чтить и эту – выжившего на Арене должны были отпустить.
Вот только Амину не дадут выжить.
Рука опускается, и Амин, по-прежнему глядя на песок, где тает последняя синяя искра, вздрагивает, закрываясь от несуществующего удара.
За ним вздрагивает вся Арена, и песок вокруг вздымается, пенится, сверкая на солнце сине-зеленой чешуей.
Огромная кобра, раскрыв капюшон и обвив кольцами остолбеневшего Амина и ластящихся к нему тигров, с интересом смотрит на султана.
Под тихое угрожающее шипение Арена наполняется змеями.
* * *
В комнате было сумрачно – от убранных частыми решетками окон. Зато свет падал так, чтобы выгодно осветить арабеску на стенах и пушистый ковер бедуинов на полу.
– Мир тебе, ибни, – улыбнулся, стоя у закрытой двери, юноша Алиф… а точнее джинн – повелитель змей из города Мисбаха.
Сидящий на полу Амин тяжело сглотнул, не сумев вымолвить ни слова.
Улыбка на лице джинна стала шире.
– Держи, – он протянул Амину джамбию. – Она твоя.
– П-почему? – умудрился шепнуть юноша, дрожащей рукой пытаясь взять кинжал.
– Потому что я, – подмигнул Алиф, – так хочу, – и, наклонившись, ловко сунул джамбию за пояс – ровно туда, где Амин привык ее хранить. – А теперь молч-ш-ш-ши, ибни. Говорить буду я. У меня… нас-с-с-с, – добавил он громко, – ес-с-с-сть ч-ш-ш-то с-с-с-сказать юному с-с-с-султану Яммы.
