– Я беспокоюсь о еде, мне она прямо снится.
И все же я была поражена и напугана. Он раздражался, не желая понять, почему я ходила в церковь, как сильно хотела, чтобы он выжил. Может быть, я снова попробую объяснить, только попозже. Когда все посею и эта тема перестанет быть такой болезненной.
Но тут было и еще кое-что, как я поняла чуть позже. Я считала поле, трактор, долину, посевы и посадки своими, своей заботой и своим делом. Но теперь и он стал думать о них как о своих. Мне придется привыкнуть к этому.
Другая вещь, которую он сделал, оказалась не столь серьезной. Пожалуй, она выглядела бы даже мило, если бы не была так жалка.
Все утро у меня заняло боронование. Хотя после вспашки прошло две недели – чего никогда не допускают, – почва рассыпалась легко, на моих глазах грубые изогнутые комья, оставленные плугом, превращались в аккуратные узкие борозды, придавая полю «правильный» вид. Фаро скакал вокруг трактора, выбивая лапами брызги земли при каждом прыжке. Он приучен держаться от колес подальше.
После обеда я сеяла кукурузу, закончив три четверти к тому времени, как надо было идти домой и готовить ужин. Пока сеяла, вспомнила, что через два дня у меня день рождения.
Это заставляло еще больше радоваться печке – разводя огонь, я поняла, что теперь могу сделать настоящий праздничный торт: из нескольких коржей и прочего. И вот как только я начала готовить, из спальни мистера Лумиса послышался глухой удар, а затем серия шлепков потише. Казалось, там идет борьба.
Так и было: борьба с самим собой. Прибежав в комнату, я увидела мистера Лумиса на полу в нескладной позе, пытающимся подняться, вцепившись в кровать.
Я подбежала к нему:
– Вы упали?
– Не совсем. Я сглупил: захотел встать.
Он поднялся на колени и потом, с невероятным усилием, попытался забраться обратно на кровать. У него почти получилось, но в самом конце, когда весь вес пришелся на ноги, колени подломились, словно резиновые, – я видела такое в кино, где комик изображал пьяного. Он снова упал на пол.
Я не выдержала:
– Позвольте мне помочь вам.
– Нет! – рявкнул он. – Сам справлюсь. Просто уйди и не смотри.
Ему было неловко – я поняла, потому вышла за дверь. Через минуту услышала новую попытку, и вскоре раздался скрип кровати, на которую ему удалось перевалиться. Я вернулась на кухню к готовке. Когда принесла ему поднос, он уже повеселел. Падение не вспоминал, но спросил, не могла бы я принести ему карандашей, чистую белую бумагу, рулетку, транспортир и циркуль.
На счастье, все эти вещи лежали у меня в столе наверху, остались от уроков геометрии. Я принесла ему их после ужина, а сама принялась придумывать свой праздничный пирог.
Пятнадцать
22 июня
За неделю после моего дня рождения он снова научился ходить. Но еще плохо, ему обязательно надо держаться за что-нибудь.
Первые три дня он пытался и падал, при этом стараясь скрывать свои попытки, не знаю точно, почему. Возможно, стеснялся меня. А может быть, хотел сделать мне сюрприз. Но я все слышала из кухни: глухой стук, когда ноги спускались на пол, и скрип кровати, когда он затаскивал себя обратно. Возможно, он упражнялся так и в другое время, пока я работала. Думаю, пытался разрабатывать ноги: с каждым разом нагружать их все больше и больше.
На четвертый день он победил – и снова в тайне от меня. На кухне, готовя обед, я услышала глухой удар, как прежде, но затем – без сомнения – звук осторожного шага, потом еще одного, и еще, все очень медленные и несмелые. Хотелось побежать к нему и хлопать в ладоши. Но я сдержалась: если бы он хотел, чтобы я пришла, то позвал бы. Он явно считает, что это его дело и что он должен справиться с ним сам.
Однако я, получалось, подслушивала – он, очевидно, не понимал, что на кухне все слышно, – поэтому, чтобы не чувствовать себя делающей что-то исподтишка, решила дать ему понять, что все знаю. Стало уже традицией, что я всегда (кроме завтрака) ем за карточным столиком в его комнате. И вот, принеся обед, я сгрузила свою еду на стол, дала ему поднос и обмолвилась:
– Мне показалось, я слышала, как вы ходили.
Он уже был снова в постели, но сидя, – изучал собственный чертеж на листочке. Всю неделю он делал чертежи, разрабатывая проект водяного генератора.
Кинув на меня ничего не выражавший взгляд, мистер Лумис сказал:
– Да, мне надо ходить.
Казалось, мои слова его совершенно не заинтересовали, он снова уткнулся в чертеж и добавил:
– Как же мне не хватает книги! В этих журнальчиках ничего толком не объясняется.
Рядом на кровати лежали номера «Механики – фермерам».
– Какой книги?
– По инженерии. Физике. Электричеству. Думаю, нужны несколько книг. И еще бы хорошую энциклопедию. У тебя нет?
– Нет. Но я знаю, где есть. В библиотеке Огдентауна.
– Огдентауна?
– Вы наверняка проходили через него, когда шли сюда. Такое серое каменное здание на Корт-стрит.
– Я прошел множество городков. Сотни.
– Ну, Огдентаун, очевидно, был последним.
– Насколько это далеко отсюда?
Я обрадовалась: он сейчас предложит сходить за книгами!
– Недалеко, – ответила я. – Всего лишь за вторым хребтом.
– В милях сколько?
– Ну, около двадцати. Чуть больше.
(На самом деле почти двадцать пять.)
Наступило молчание. Он ел свой обед, не говоря ни слова. Наконец я спросила:
– Если мы принесем книги оттуда – принесем их сюда, – они будут опасными? Радиоактивными?
– Да.
– Как долго? Навсегда?
– Нет. Со временем радиоактивность снизится. Где-то месяцев через шесть, может, больше, может, меньше. Отчасти зависит от размеров книги.
– Так долго?
– Да какое это имеет значение? В костюме я могу снять копии всего, что нужно: передаточное число шестеренок и прочее.
– Но я надеялась их почитать. Думаю, я вполне могу подождать шесть месяцев.
– Читать книги по технике? Тебе не понравится.
– Но в библиотеке же есть и другие книги: Шекспир, Диккенс, Харди. А еще стихи…
Как я и подозревала, он этим не интересуется. Он еще поел, а потом сказал:
– Это в любом случае не важно, по крайней мере сейчас. Я не могу дойти так далеко. Когда смогу…
И тут, поскольку я много думала об этом, я снова сказала лишнее:
– Но я могу. Если бы вы одолжили мне костюм, я бы сходила.
Невероятно, насколько это предложение его взбесило. Вообще-то, могла бы догадаться после всего, что услышала во время его болезни, – как он говорил с Эдвардом.
