Мистер Лумис вернулся в спальню самостоятельно. Я все еще готовила, когда услышала постукивание его трости и шарканье; он держался за стеночку. Потом послышался скрип кровати, и, когда я вошла с едой, он сидел там в окружении своих чертежей. Без единого звука взял поднос, словно ничего не случилось. Я ела на своем обычном месте за карточным столиком, но мы не разговаривали.
Он сказал правду: я действительно уже держала его за руку. В ту ночь, когда ему было совсем плохо и пульс едва прощупывался, а дыхание было еле слышным, когда я думала, что он умирает, я сидела рядом с ним и держала его за руку. Не знаю, как долго, наверное, несколько часов. Не думала, что он это запомнит; как и музыкой, и чтением, своим прикосновением я просто пыталась дать ему знать, что я с ним, рядом.
Его поступок – это совсем не то же самое. Держа человека за руку, читаешь его мысли. Когда он схватил мою руку, я чувствовала, что он пытался подчинить меня себе или завладеть мною – не могу это четко выразить. Он пытался командовать мною, как командовал, в какой-то мере, посевом, расходом бензина, использованием трактора и даже моими походами в церковь. И конечно, костюмом и, в конечном счете, Эдвардом.
Поэтому то, что он дошел до кровати без посторонней помощи, вместо того чтобы обрадовать, заставляет меня нервничать.
Семнадцать
30 июня
Я снова живу в пещере и очень рада, что никогда не говорила Лумису про нее. Я перебралась сюда два дня назад, не потому что хотела, а из-за того, что случилось. Постараюсь записать все по порядку, может быть, это поможет привести мысли в порядок и решить, что делать.
После того вечера, я, как обычно, легла спать вместе с Фаро. Все еще нервничая, не могла заснуть часов до 3. Когда проснулась, уже рассвело – я обычно встаю гораздо раньше; на душе скребли кошки от ощущения, что все не так. Сначала я не могла понять, в чем дело, но потом вспомнила и снова попыталась убедить себя, что это не так уж важно. У меня есть дела, и надо заниматься ими, как раньше.
В общем, я встала, собрала яйца (заметив, что у одной курицы вылупилось восемь цыплят – все живые! – а еще две насиживали), подоила корову, пошла на кухню и сделала завтрак. И все действительно было как раньше, кроме мерзкого чувства на душе. Позавтракав в кухне – я всегда так делала, поскольку он просыпался позже меня, – и слегка прибравшись, понесла поднос ему в комнату. Я испытывала неловкость и напряженность, а он, если что и чувствовал, то не подавал виду: взял еду, стал есть и, как обычно, заговорил о том, что мне нужно сделать в этот день. Я планировала подкормить кукурузу и уже проросшую сою. И еще заняться огородом, если хватит времени.
Он спросил:
– Чем удобрять?
– Кукурузу и сою – химическим удобрением.
– Из магазина.
– Да.
– Сколько там?
– Точно не знаю.
Удобрения, в пятидесятифунтовых мешках, хранились в подсобке за магазином, рядом с погрузочной платформой. Подсобка была забита до потолка: мистер Кляйн подготовился к весенним работам амишей.
– Наверное, мешков пятьсот.
– И все равно оно когда-нибудь закончится.
– Через много лет.
– Но его должно хватить, пока мы не перейдем полностью на навоз.
– Я знаю.
Мне стало лучше на кукурузном поле, за рулем трактора, катившего распылитель по рядам молодой кукурузы. Она хорошо росла, уже вытянулась на несколько дюймов, листья ярко блестели и выглядели здоровыми. Я пыталась подражать отцу и направлять колеса – а значит, и удобрение – как можно ближе к растениям, но не задевая их. День выдался ясным и тихим, пожалуй, на солнце было даже чуть жарковато, и Фаро, проскакав за мной пару рядов, отошел к краю поля и наблюдал из тени яблонь. В общем, я уже почти пришла в норму, как вдруг кинула взгляд на дом. На крыльце сидел в кресле Лумис, слегка наклонившись вперед. В тени дома я не видела его лица, но чувствовала, что он наблюдает за мной, отчего снова занервничала, хотя и не могла сказать, почему.
Я старалась подавить это чувство, не глядя в его сторону, даже краем глаза, притвориться (в основном перед самой собой), будто знать не знаю, что он там. Сосредоточившись на рядах кукурузы, я следила за распылителем и за тем, как серые гранулы удобрения высыпаются из бака на землю. Когда в полдень я заглушила трактор и пошла в дом, Лумис уже ушел внутрь.
Обед прошел в целом как обычно, потом я снова отправилась работать. В конце дня подкормила огород, на сей раз навозом: возила его на старой деревянной тачке, частью от кучи около хлева, частью из курятника. Навоз я использовала не потому, что Лумис что-то там сказал, а потому, что мы так всегда делали; огород лучше растет на навозе, чем на минеральных удобрениях.
В общем, это был самый обыкновенный день, пока не пришло время ужинать, и даже случившееся потом не то что бы сильно меня потрясло.
Было 6.30, я почти закончила готовку на кухне, положила ножи и вилки на поднос, когда услышала стук его палочки и шаги (гораздо бодрее прежних) со стороны спальни. Я подумала, он пошел на крыльцо; прислушалась, замерев, и поняла, что он направляется в противоположную сторону: к задней части дома, ко мне. На кухню идет? – подумала я. Потом услышала звук отодвигаемого стула, глухой плюх, и, когда вышла, он уже сидел за обеденным столом. Увидев меня в дверях, он объявил:
– Мне больше нет необходимости есть в постели. Я еще слаб, но уже не болен.
Я убрала поднос и накрыла стол. Мы ели вместе: я на одном конце стола, он – на другом. Он даже попытался завязать разговор.
– Я видел, как ты вела трактор, когда сидел на крыльце.
– О? – ответила я.
– Жарко было на солнце?
– Немножко. Не особенно.
– У тракторов бывают навесы над сиденьем.
– Да, можно поставить. Но папа никогда так не делал. Он любил работать на солнце. Если совсем уж припекало, надевал соломенную шляпу.
Повисла пауза, мы ели молча. Потом он продолжил:
– Кажется, кукуруза выглядит хорошо, – он что, делал мне комплимент?
Я ответила:
– Да, хорошо. И соя тоже.
– И огород.
Мы действительно уже ели собственный шпинат, а через несколько дней должен был поспеть горох.
Он продолжал этот ни к чему не обязывающий разговор, я как могла поддерживала беседу. Даже рассказала ему о восьми новых цыплятах. В итоге действительно немного расслабилась, чего он, очевидно, и добивался.
После ужина я, как обычно, помыла посуду и подмела пол, зевая от усталости. Выйдя из кухни, я увидела, что Лумис не пошел к себе в комнату. «Назначив» себя здоровым, он расположился в кресле в гостиной. Даже зажег две лампы, хотя еще не стемнело.
Он спросил меня:
