Мы проговорили с адьяраем до утра. Нюргун в моем изложении сотрясал землю и раскалывал небеса. Исчезновение из колыбели я обставил, как героический побег младенца-великана. А что? Обычное дело. Не из юрты ведь бежим, из Бездны Смерти! Уот ухал, охал, цокал языком. Ну да, сказал он, когда я объяснил, что не знаю, где сейчас Нюргун. Ну да, ты еще маленький. Станут тебе докладывать, кэр-буу!
Я и представить не мог, чем обернется мой рассказ в будущем.
– Ты мне нравишься, – сказал Уот, когда я уже собрался лезть вниз с арангаса. – Ты хороший. Ты хороший. Ты очень хороший. А знаешь, почему ты хороший?
– Почему?
– Ты слабак. Потому и хороший.
Я обиделся. А зря.
3. Дорога в небо
– Три дня, – бурчит Мюльдюн себе под нос. – Три дня…
И вздыхает.
Облако под ним идет волнами, как молочное озеро под ветром.
– Три дня, – согласно вздыхаю я.
Мотылек косится на меня, но с шага – вернее, с рыси – не сбивается.
До горы Кюн-Туллур мы добрались быстро. Коней, вроде, не гнали, и раз – уже на месте. Я и оглянуться не успел. Тут Мюльдюн отдал вороного Баранчаю, блестящий слуга поехал обратно, а брат вызвал свое облако. Правда, у Мюльдюна не сразу получилось – три праздничных дня даром не прошли даже для него. Что уж обо мне говорить?
– Эй, Мюльдюн!
– Ну?
– А почему все боотуры на конях ездят, а ты на облаке летаешь?
Он долго молчит. Я уж думал: не ответит.
– Не нашлось мне коня. Облако выдали.
– Как это – не нашлось?!
– Очень просто.
– Да у нас этих коней – табуны! Выбирай, какого хочешь!
В этот раз брат молчит еще дольше. Но я вижу – он не просто так молчит. Он думает, как лучше объяснить. Интересно, кто боотурам ездовые облака раздает? Я бы не отказался! Хотя, если выбирать – Мотылек или облако? – я б Мотылька выбрал. А сразу и коня, и облако, наверное, нельзя. Даже для солнечного айыы слишком жирно будет.
Я треплю Мотылька по холке. Когда он ко мне оборачивается, скармливаю ему кусочек лепешки из котомки. Не тревожься, мой хороший. Я тебя ни на что не променяю!
– Каждому боотуру – свой конь, – Мюльдюн превращается в балагура. – Особый, только для него. Мне не нашли. Вот, на облаке летаю.
– На облаке тоже здо́рово!
– Угу…
Я думал, мы все вместе в облако залезем: Мюльдюн, я и Мотылек. Там места полным-полно́! Но когда облако прилетело, Мюльдюн взял и скомкал его! Точь-в‑точь как снег уминают, лепят из него что-нибудь. Из облака Мюльдюн вылепил корявые сани и забрался в них с ногами. Так и поехали: Мюльдюн – на облачных санях, я – на Мотыльке.
Гора Кюн-Туллур – особенная. С нее перевал не абы куда, а прямиком в небо уходит, к нам домой. Гору эту, говорят, самолично воздвиг Юрюн Ар-тойон, Белый Владыка – мой, если вы забыли, родной дядя, правитель Верхних небес. Если правда, то дядя постарался на славу: гора – загляденье! Все, что в Осьмикрайней есть, на ней собрано. Луга – трава по пояс, коням раздолье. С круч глянешь вниз – дух захватывает! Леса́ – светлей светлого, солнце их насквозь пронизывает. Тут тебе и пихта, и кедр, и лиственница, и рощи березовые. И никаких завалов-буреломов! Едешь, и сердце радуется. Выше – ягодные поляны. Черника-костяника, брусника-морошка, голубика-клюква. Нигде больше не видел, чтобы разные ягоды рядом росли, да еще все вместе поспели! Нет, без Белого Владыки дело не обошлось.
А воздух сладкий, медвяный – пей кубками!
Начинаются заросли кедрового стланика и малины – тоже спелой. Потом остаются скалы и лишайник – мы выбрались на перевал. Чуточку отдохнув, двигаем дальше, в небо – а перевал раз, и закончился. Или не закончился? У Мотылька под копытами – каменистая тропа, та же, что и раньше. Под санями Мюльдюна – ничего. Голубенькое такое ничего, пустое-препустое. Время от времени в нем проплывают облака – обычные, не ездовые. Между санями и Мотыльком ничего загустевает, течет грязно-серым туманом – и превращается в тропу. Подковы Мотылька высекают из камней искры. Что тут настоящее? Ничего или твердь? И то, и другое?
– Мюльдюн, а Мюльдюн!
– Ну?
– Мы еще на земле? Или уже на небе?
Брат косится вправо, влево, на камни, на ничего с облаками. Пожимает широченными плечами:
– Между.
А что? Для Мюльдюна – обычное дело. Небось, он тут на своем облаке сто раз летал. Привык.
– Три дня, – вздыхает Мюльдюн.
– Три дня, – соглашаюсь я.
* * *
– Три дня! – возгласил Уот наутро. – Праздновать три дня нужно.
– Почему?
– Так положено!
По-моему, он просто желал продолжения – одного дня адьяраю было мало.
– Еще скажи, шесть! – огрызнулся дядя Сарын.
Молодой отец был сильно помят – сказывались вчерашние тревоги и веселье, пришедшее на смену тревогам. Огрызнулся – и сразу же об этом пожалел.
– Шесть! – обрадовался Уот. – А почему?
– Почему? – заинтересовался я.
– Потому что двойня!
Дядя Сарын застонал.
– Или три, – сжалился Уот. – Сейчас вспомню, как правильно.
Пришлось дяде Сарыну соглашаться на три дня, пока Уот еще чего-нибудь не вспомнил. Я шепнул Баранчаю, чтобы он наливал мне молоко, но Уот заметил – даром что одноглазый! Буо-буо! Как начал меня стыдить: что ты за боотур, если кумыс не пьешь?! Кумыс не пить – хозяина не уважать, гостей не уважать, семью свою позорить! Дядя Сарын за меня заступился: мол, хозяин не в обиде, пусть каждый пьет, что хочет. Уот его даже не услышал. Мюльдюн сидел, хмурился, а потом чуть драться не полез. Пришлось мне выпить кумысу в мировую – иначе все бы перегрызлись. Довелось бы Сарын-тойону снова глаза открывать, мошкару кусачую на нас, сильных, выпускать!
И все завертелось по новой. Пьем-едим, из Уота здравицы градом сыплются, Баранчай сквозняком мелькает. Спасибо блестящему, выручил. Всем двухнедельный кумыс, выдержанный, крепкий, а мне молодой, только-только приготовленный. Он меньше в голову бьет. Уот, похоже, опять заметил, но смолчал. В смысле, насчет молодого кумыса смолчал – так-то он пасть вообще не закрывал. Ел, пил и говорил одновременно. Сразу видно: опыт у адьярая в этом деле – ого-го! Я его даже зауважал.
– Первый день – за детей пьем!
Интересно, это он на ходу сочиняет? Вчера мы и за детей пили, и за дядю Сарына, и за тетю Сабию, и за дом их, и за род Первых Людей…
– Второй день – за отца! Пусть расширится твоя голова, дядя Сарын!
Ой, только этого не надо! Видел я, как она расширяется, больше не хочу!
