Выстрел я произвел с колена, так как стоять, не качаясь, в полный рост мне было довольно тяжело. Разорвавшийся в сантиметре от правого уха выталкивающий гранату пороховой заряд здорово оглушил меня и, задав болванке стартовую скорость, плюнул огнем из обоих отверстий трубы. Нацеленная мной на удалявшийся «сант-ровер» граната ринулась вдогонку, опережая тот по скорости в пятьдесят с лишним раз...
Мимо «сант-ровера» я промахнулся на каких-то полметра: не вильни тот вбок, граната ударила бы его аккурат в задний борт. Но она – слепая, будто балующаяся с весами Фемида – продолжала свой прямолинейный полет и прошла мимо джипа со стороны водителя.
И все-таки сгинуть в пучине южного кратера гранате не довелось. Стальная десятиметровая вышка – та самая, с которой глазастый Хорек заметил возвращавшегося Мясника – приняла на себя всю мощь этого бронебойного снаряда, хотя в качестве мишени я ее уж точно не выбирал. Вышка напоминала гигантскую треногу, заканчивавшуюся наверху маленькой площадкой. Граната как щепку перерубила ту из опор, которая выходила к дороге, даже не обратив внимания, что сделана она была из толстостенной, похожей на ствол гаубицы, трубы. С потерей третьей опорной точки многотонная конструкция сразу же изрядно перекосилась, а затем с характерным металлическим «стоном» рухнула на дорогу...
Не может быть, чтобы сидевший за рулем «сант-ровера» Охотник не заметил стремительно опускавшийся перед ним колоссальный «шлагбаум». Неизвестно, на что он понадеялся, но только тормозить этот рисковый боец даже и не подумал...
Если снова обратиться к высказываниям моего лучшего друга Михаила, то по поводу подобного он говаривал следующее: «Знаешь, швед, каждый раз, когда передо мной стоит выбор, играть ли в «русскую рулетку» или напиться вусмерть, я предпочитаю бутылку револьверу. Нет, конечно, голова будет болеть от обоих занятий, но только с похмелья она обычно не разбрасывается мозгами...»
В общем, как ни рассматривай мое отступничество, а в смерти командира Первого отряда Бернарда Уильямса я виновен. Но если судить по справедливости, то половину навешанных на меня «собак» по обвинению в убийстве Мясника следовало бы снять...
Рухнувшая дозорная вышка ударила по проезжавшему под ней «сант-роверу» с такой силой, что его кабина была мгновенно расплющена. Колеса оторвались от лопнувших балок и рессор, а сам автомобиль по форме стал напоминать брикет растаявшего фарша с сочившимися из его рваных щелей жидкостями: бензина, воды, машинного масла, человеческой крови... Мяснику повезло, если он пребывал без сознания и ничего не почувствовал, хотя при всем моем неоднозначном отношении к его мрачно-легендарной личности, могу заявить открыто: как Охотник Бернард не заслуживал такого бесславного конца. Но и оставлять в живых злейшего врага было для меня верхом безрассудства...
– Разорви мою голову картечь! – произнес в наступившей тишине Гюнтер. – Я один из тех двоих, кто видел смерть Мясника! Да вознеси его на небо огненная колесница, я поверил бы в это куда быстрее!
– Бежим отсюда, старина! – поторопил я германца. – А не то вот-вот узрим и свою кончину, чего мне сейчас почему-то хочется меньше всего на свете...
А поспешить и впрямь следовало. На перешеек уже въехало шесть или семь внедорожников, две или три машины шли вдоль берега и кто их знает сколько еще находилось на подступах к Глазам Дьявола.
Михаил ругался по-черному, когда мы с Гюнтером, хоть и старались как можно бережнее, но все же грубовато запихали его на заднее сиденье резервного «хантера». Конрад в полуобмороке втиснулся рядом и занял довольно специфическое положение: стоя на коленях и не допуская касания поврежденным участком тела сиденья. Я чувствовал себя совсем дерьмово – ранение вызвало у меня сильнейший жар, сводящий судорогой все конечности – потому Гюнтер не допустил меня за руль, а взгромоздился туда сам. Из всех нас германец был наиболее дееспособен, хотя и ему досталось...
Мысленно я умирал сегодня такое количество раз, что когда движок «хантера» почавкал, пофыркал, но так и не подчинился стартеру, уже не испытал никакого страха или суетливого беспокойства. Лишь сожаление, да вспыхнули перед внутренним взором яркие буквы, сложившись в одну-единственную горькую надпись: «Не судьба...»
Гюнтер вывалился наружу и попытался запустить двигатель вручную изогнутой рукояткой. Без толку...
– Эрик, будь другом, выслушай меня! – Михаил откинулся на спинку сиденья. – Я знаю: сейчас вы с германцем уйдете тратить последний боезапас, но прежде сделай мне одно одолжение – оставь какую-нибудь из твоих маленьких пукалок. Ту, где меньше всего патронов... Ты понимаешь, о чем я?
Я понимал, а потому, пораженный реальностью этого необходимого поступка, просто сидел и молчал. Русский абсолютно прав – для него такой выход будет наилучшим. Но вместо ответа я сначала обратился к Конраду:
– Ваша честь, все свидетели вашей попытки заступиться за нас мертвы. Идите к Охотникам – вы сделали все, что могли, и преогромное вам спасибо от всех нас, но в первую очередь от детей. Думаю, и в нашей стране вам еще повезет...
– Разлюбезнейшие вы мои, – еле слышно промолвил побледневший коротышка. – Да разве я не доказал, что воюю не хуже вас? А решение мое окончательное и бесповоротное: я с вами!
Спорить я не стал. Пусть поступает как хочет, это его право...
Гюнтер тем временем прекратил бесплодные попытки реанимировать издохший «хантер» и в сердцах запустил уже никчемную рукоятку в воды северного кратера, а после чего подошел ко мне и, усмехнувшись, поинтересовался:
– Ну что, покойнички, как насчет того, чтобы продолжить праздник... по-новому?
Конрад демонстративно потер перед германцем больную ягодицу и, ни слова не говоря, стал выбираться из джипа. Я сел вполоборота к Михаилу и встретился с ним взглядами.
– Не прощайся, Эрик, – сказал он улыбнувшись, что в отличие от меня далось ему естественней. – Все равно скоро увидимся. Не тяни, давай обезболивающее...
Я извлек тот «глок», где оставалась еще треть обоймы и, взяв его за ствол, протянул русскому. Кто бы мог подумать, что ему суждено погибнуть от моего оружия; я так даже и в мыслях подобного не допускал...
Михаил кивнул, одобряя мой поступок, а затем, подбросив в руке пистолет, удовлетворенно произнес:
– Благодарю, дружище... А сейчас оставьте нас с этой малышкой наедине – я хочу попробовать, как она умеет целоваться...
Послушно исполнив последнее пожелание Михаила, я покинул «хантер», опираясь на руку Гюнтера. Мне до умопомрачения хотелось выть и кататься по земле, но ни времени, ни сил на это уже не было...
Смерть прилетела за нами в странном обличье: огромная, черная и свистящая громче всех северных ветров вместе взятых. Она повисла над нашими головами, размахивая гигантской косой с такой скоростью, что с поверхности двора взметнулись вверх облака песчаной пыли. Я не знаю, почему Смерть принято считать костлявой старухой – пол этого жуткого существа не определялся на глаз, – но даже будь оно женщиной, упитанность его в десятки раз превосходила объемы всех встречавшихся мне ранее толстушек.
