– Простите, командир, как ваше имя? – при этих словах Жан-Пьер попытался подняться, но ладонь стоящего сзади Гюнтера усадила его на место.
– Меня зовут Эрик Хенриксон, – представился я и по очереди оглядел всех сидевших передо мной арестантов. – Не могу позволить вам называть меня «брат», сами знаете почему. Называйте меня... – я хотел сказать «мистер Хенриксон», но передумал – звучало как-то натянуто. – Называйте меня «господин надзиратель». Отныне все вопросы будете адресовать мне или моему заместителю. Вам, Жан-Пьер, к сожалению, придется расстаться с детьми. Им запрещено находиться с вами в одной камере, надеюсь, понимаете, о чем я...
Он кивнул, осознавая, что с ним станут делать завтра утром, и как-то сразу весь съежился.
– Ваших детей разместят в другом трейлере на противоположном конце лагеря, – я также не хотел, чтобы они слышали крики своего отца и других посаженных на Трон Еретика. Он вновь кивнул и опустил глаза. – Ну, а поскольку в Братстве Охотников нет штатных нянек, то ты, Кэтрин, будешь находиться вместе с ними...
От моего первого обращения к ней по имени рыжеволосую аж подбросило, но явно не от восторга.
– Я останусь с Жан-Пьером, понял ты, крысиная твоя... – договорить комплимент девушка не успела, потому что брат Гюнтер посредством легкого подзатыльника дал ей усвоить, что не следует путать господина надзирателя с амбарным грызуном, по крайней мере, в его присутствии.
– Отставить, брат Гюнтер, – я позволил себе проявить к темпераменту гостьи некоторую терпимость. – А дебатов по этому поводу не будет.
Жан-Пьер покосился на маячившего над ними германца, а затем обнял Кэтрин за плечи и тихо-тихо произнес:
– Ты знаешь, Кэти, я никогда ничего вам не приказывал, а только просил. Попрошу и сейчас, наверное в... – он хотел сказать «в последний раз», но осекся, заметив внимательно слушающего его старшего сына Поля. – Присмотри за ними, ладно? Присмотри, сколько... сколько получится. Сделаешь это для меня?
– А как же ты? – Голос Кэтрин дрогнул. – Кто присмотрит за тобой?
Жан-Пьер замолчал, но тут заговорил сидевший чуть впереди всех пожилой отступник:
– Разрешите, господин надзиратель? – и, получив мое добро, продолжил: – Жан-Пьер сильно болен, и мы с Лаврентием хотели бы остаться вместе с ним.
Я подумал и согласился. Все равно свободных камер больше не было, а Бернард строго наказал лишь насчет детей. Ладно, пусть присматривают, если хотят.
...Эх, знал бы я, чем обернется для меня эта гуманность, наверное, ни за что бы не принял подобного решения! Но Господь в тот момент только ехидно посмеивался и продолжал заводить пружину моих грядущих несчастий, выбрав себе очередного Иова для забавы...
Пронаблюдав, как Энрико и Йозеф вытащили ящики с пыточным оборудованием, а внутрь заволокли добытые Михаилом матрасы и все остальное, я указал на Кэтрин и детей: нам пора!
Девушка поцеловала Жан-Пьера в щеку и что-то прошептала ему на ухо. Он коснулся ее волос и ответил:
– Спасибо, Кэти. И тебе того же самого.
А после чего легонько подмигнул ей: «Прощай!» И, прижав к себе по очереди каждого из ребятишек, неумело-наигранно улыбнулся им всем:
– Идите с тетей Кэти. Скоро увидимся. Вот поговорим завтра с Божьими Слугами и обязательно увидимся. Ведите себя хорошо! Обещаете?
Маленькие головки дружно закивали. Кэтрин взяла младших за руки и понуро поплелась за мной. Поль, постоянно оглядываясь на отца, тоже зашагал следом...
Гюнтер рассказал мне позже, что Жан-Пьер крепился, пока мы не удалились, а потом закрыл лицо руками и затрясся в безмолвных рыданиях...
Михаил сделал все так, как я и велел: нары были накрыты толстыми крестьянскими матрасами с подушками и одеялами; неуклюжий Трон покоился под плотным брезентом; стены голы. Более того, русский даже дозволил себе небольшую вольность – из осиротевшего кабинета Виссариона он принес широкомасштабную репродукцию «Тайная Вечеря», любезно пожертвованную скорбящим в одиночестве у бочки кагора дьяконом Джеромом. Присобачив картину поверх оставшихся от предыдущих гостей Комнаты Правды кровавых потеков, Михаил оценивающе прищурился и выровнял по горизонтали резную раму репродукции.
– Конечно, пейзаж с природой оказался бы гораздо уместнее, – с видом знатока живописи произнес он, – но и тринадцать бородатых мужиков все лучше, чем голые крюки да остатки еретических мозгов...
Дети прошли внутрь клетки и робко расселись по матрасам. Михаил, отвязавшись наконец от картины, удалился, оставив меня наедине с моими подопечными.
– Прослежу, чтобы вас кормили магистерской кухней, – уведомил я начавшую взбивать детям подушки Кэтрин. – Кипятильник и котелок сейчас принесут. Вода в углу. Электрогенератор будет включаться на час утром, в обед и вечером. Что-нибудь еще?
Рыжая подала мне знак рукой, предлагая отойти в сторону. Я проследовал в заднюю часть трейлера и остановился, ожидая ее.
– Ты, ублюдок!.. – приблизившись вплотную, зашипела она, и до меня долетел немного терпкий от суматошного дня, но все равно привлекательный аромат ее кожи.
– Господин надзиратель! – поправил я девушку.
– Господин надзиратель, ублюдок! Ты бы мог с таким же успехом оставить с детьми Эркюля ( Кэтрин имела в виду пожилого, напросившегося ухаживать за Иудой отступника)! Он бы тоже справился с обязанностями няньки! Так вот, предупреждаю: если у тебя есть на меня какие-то мерзкие – сам знаешь какие! – планы, то уверяю!..
Это явилось последней каплей, переполнившей мое сегодняшнее терпение. Я едва не позеленел от ярости, но, очевидно, присутствие детей удержало меня от настоящего гневного взрыва. А посему оставалось лишь уподобиться этой ведьме и зашипеть ей в ответ:
– Слушай ты, психованная! Я сегодня по вашей вине потерял уйму друзей, так что не стоит сейчас обвинять меня в том, что ты себе вообразила, ради твоего же блага! Этого не произойдет, так что и не мечтай! Усекла? А теперь ползи к недомеркам, пой им колыбельные и рассказывай сказки, а не желаешь, тогда уткнись в подушку и шипи в нее! Кругом марш на место!
Кэтрин захватала ртом воздух, наверняка порываясь смешать меня с грязью своим, я не сомневался, богатейшим арсеналом ругательств. Однако, видя мой воистину свирепый взгляд, все-таки предпочла благоразумно промолчать. Вместо ответа она развернулась и, возбужденно размахивая руками, возвратилась в клетку, бурча невысказанное себе под нос. Я снова уловил уже знакомое «козел».
– И еще раз назовешь меня козлом, – немного поостыв, крикнул я ей в спину, – лично обстригу тебе волосы и продам их на парик какому-нибудь клоуну из бродячего цирка!
Железная кружка, брошенная в сердцах не желающей лысеть отступницей, пролетела над моим плечом и угодила точно в лоб апостолу Петру, пирующему с Христом на картине сразу за мной.
Я поддел носком ботинка звякнувшее об пол орудие женского возмездия и катнул кружку обратно к порогу клетки, после чего, совершенно успокоившись, добавил:
