– Обед проспал, но не расстраивайся – до ужина уже недалеко, – Михаил протянул мне мои часы. – Ты в порядке? Какой-то бледноватый...
...Остаток ночи я просидел над отчетами, но не написал ни строчки. Чрезмерно откровенное общение с Проклятым буквально выбило меня из колеи. Еще ни с одним посетителем Комнаты Правды мне не доводилось беседовать в столь непринужденной манере, и от этого душу терзало чувство вины: как-никак, нарушение Устава, грех, способный опозорить любого командира отряда Охотников... Передав утром пост Михаилу, я доплелся до нашего с Джеромом отсека и, вопреки ожиданиям, сразу же провалился в глубокий, но беспокойный сон...
– О каком приказе ты говоришь? – недоуменно спросил я, зашнуровывая ботинки.
– Если вы соизволите опочивать, это не значит, что события стоят на месте, – ответил Михаил, усаживаясь на пустые нары Джерома. – Тут у нас намечается небольшой скандальчик...
– Опять попался со своими картами!
– Какие карты, о чем ты говоришь! Я в завязке уже полгода!.. Нет, все гораздо веселей. В Авранш прибыл сам парижский архиепископ и с ним шишки местного отделения Защитников Веры. Все злые, как неспарившиеся лоси, копытами топают, ревут: «Это что за войну устроил здесь Корпус, а нам ни словом не обмолвился! А подать сюда заправилу этой банды!» Наши-то как всегда с секретностью перемудрили, чтобы на «хвост» больше никто не упал – кроме Жана-Батиста Реннского и местного пастора никому ни слова, – а авраншец, дабы зад свой прикрыть, на всякий случай отстучал-таки наверх о позавчерашней заварухе. Вот этот табун сюда и прискакал. Узнать-то они хоть как бы узнали, но нас уже к тому времени здесь бы ни сном ни духом, а так...
– И что теперь?
– Теперь о главном. Аврелий и Бернард едут вилять перед ними хвостами и в качестве компенсации за моральный ущерб отдают Защитникам русского матроса, чтобы те вроде как при делах себя посчитали. А тебе велели передать, что забирают меня в качестве переводчика.
– Надолго?
– Отцы-командиры – до завтра, а я на три-четыре дня, пока дядю этого полностью наизнанку не вывернут.
– Дьявол их поимей! – Отвлечение моих людей на сторонние мероприятия мне совсем не нравилось. – Кто сейчас у Иуды?
– Вацлав. А вместо себя я поставил Саймона. Не возражаешь?
– Нет, конечно... Как, кстати, там наш Проклятый?
– Аврелий сегодня в ударе. Только явился с утра, так сразу с порога и начал; Джером едва успел инструменты продезинфицировать. Сначала толстые иглы под ногти Иуде вгонял, потом ногти эти клещами все и повырвал. «Читай псалмы, мерзавец!» – орет на него. Иуда старается, сквозь вопли пытается что-то процитировать, но куда там – лишь голосит на всю Комнату «а-а-а» да «а-а-а». А Аврелий недоволен: «Недостаточно искренне! Где, лицемер, твое вдохновение, где возвышенный стиль, где пафос?..» И обрезок трубы давай ему на пальцы рук надевать и до самого обеда суставы на тех пальцах выламывал. Ты меня знаешь, я парень небрезгливый, но клянусь моими обожженными усами – едва не стошнило, – Михаил поморщился. – До сих пор в ушах этот хруст стоит. В общем, когда Гюнтер и Адриано Проклятого на место уволокли, он, по-моему, даже и не дышал, поскуливал только уж больно жалобно. Так и пролежал до прихода Вацлава.
– Что Аврелий говорит?
– Говорит: еще пару дней, и он будет готов предстать перед Пророком кротким кающимся агнцем. По-другому, послезавтра Жан-Пьер станет похож на студень: мягкий, молчаливый, трясущийся... Но если честно, я сомневаюсь, что он протянет два дня. Джером предупреждает, что у нашего главного клиента сердчишко ни к черту. Однако диагноз Аврелия – симулянт, – а он, разумеется, обсуждению не подлежит... Ну ладно, не скучай! Поеду я... И смотри, не вляпайся тут без меня в неприятности – что-то все же вид у тебя нездоровый...
– Постараюсь, дядя Миша, – бросил я ему вслед. – Поставишь в угол по приезде, ежели что...
Аврелий и Бернард с Михаилом за рулем и связанным русским в кузове «хантера» покинули лагерь под вечер. Неприветливые лица командования говорили о том, насколько желанным был прибывший в Авранш высокий гость...
Дождь не прекратился, но шел теперь с перерывами, во время которых можно было наблюдать края голубого, скрытого тучами, неба. Я передернул плечами – погода соответствовала моему настроению, мерзкому и полусонному.
Из-за угла трейлера навстречу мне вырулил магистр Конрад и помогающий ему в проведении Очищения мой боец – брат Матиас. Плащ-палатки обоих также, как и их лица, были в саже и грязи. Разверзнувшиеся хляби небесные ничуть не мешали коротышке трудиться на своем неблагодарном поприще...
– Как вы себя чувствуете, ваша честь? – с наигранной заботой спросил я. – Нигде не болит, не колет?
– Слава Богу, прекрасно, милейший, – улыбнулся Конрад, давая понять, что все обиды в прошлом. – Истинное блаженство проникает в меня, когда возвращаю я Господу очищенные от скверны души. На сегодня это была уже третья – время поджимает, знаете ли... И даруй нам Всевышний ночное светило, какое, говорят, имели предки наши, я работал бы круглые сутки...
«И того хватило более чем», – подумал я, а вслух поинтересовался:
– Жалобы на несение службы моими братьями есть?
– Что вы, что вы! – замахал ручонками Конрад. – Какие жалобы могут быть на этих разлюбезнейших людей! Все просто замечательно!..
Вацлав встретил меня хмурым и обеспокоенным.
– Брат Эрик, – покосившись на клетку, доложил он. – Иуда с обеда так ни разу и не пошевелился. Я докладывал магистру Аврелию, но он лишь смеется и говорит, чтобы я не поднимал понапрасну паники...
Сокамерники Жан-Пьера сидели рядом с его нарами и молчали. Сам Проклятый, поджав ноги, лежал лицом к стене без единого движения и, казалось, вправду не дышал.
– Он жив? – спросил я Эркюля.
Тот кивнул.
– Джером осмотрел его после дознания и сказал, что пульс учащен, – добавил Вацлав. – Но так ведь всегда бывает.
– Ладно, иди. Разберемся...
Я снова засел за отчеты, изредка поглядывая на Лаврентия и Эркюля – их реакция первой подскажет мне, если что-то будет не так. Пока же они помалкивали, лишь иногда обмениваясь негромкими короткими фразами. Довольно бодрое самочувствие этих двоих объяснялось тем, что после обеда Аврелий утрясал вопросы с приездом архиепископа, дав таким образом приближенным Иуды передышку. Те, естественно, не возражали...
Время перевалило за полночь. Я исписал уже чертову уйму бумаг и стал ощущать первые признаки усталости: клевание носом, слипающиеся веки, тяжесть в конечностях... Все указывало на то, что вахта будет спокойнее некуда...
Как бы не так!
Внезапно Жан-Пьер застонал и попытался перевернуться на другой бок. Дремавший подле Лаврентий подскочил и помог ему сделать это. Эркюль тоже обеспокоенно засуетился.
– Эрик! – позвал меня полуживой Апостол-богохульник.
