— Гаврилыч! — Голос чемпиона мира напоминал рев рассерженного медведя. — Здравия желаю, гражданин майор! А я гляжу: кто это с авоськой по тротуару чапает? А это ты! Это, Гаврилыч, судьба. Теперь я тебя живым не выпущу.
— Гм, — сказал Чиж в ответ на это многообещающее начало. — Как дела, чемпион? Братва больше не наезжает?
— Что ты! — радостно воскликнул Кулаков на всю улицу. — Извиняться приходили. Хотел им рожи набить, да не стал. Чего, думаю, зря руки марать…
— Это ты правильно решил, — сказал Чиж, почти незаметным движением уводя левое плечо из-под дружеского удара похожей на весло галеры ручищи. Обижать чемпиона не хотелось, но Чиж считал, что плечо ему еще пригодится. — Мараться об них действительно не стоит. Это очень нездоровое занятие, поверь моему опыту. Ну а как вообще? Жена здорова?
— В роддоме, — отрапортовал Кулаков. — На сохранении. Врачи сказали, что будет парень.
— Поздравляю, — сказал Чиж.
— Вырастет — чемпионом станет.
— Непременно, — пообещал Кулаков и сразу же, без паузы, выпалил фразу, которой сам Чиж старательно не давал соскочить с языка:
— Это надо бы обмыть!
Чиж набрал в грудь побольше воздуха и впервые в своей жизни произнес слова, в чужих устах всегда казавшиеся ему жалкой ложью:
— Извини, чемпион. Я в завязке.
— Че-го? — растерянно переспросил Кулаков. — Ты что, Гаврилыч? При чем тут завязка? Я же сам не пью, у меня режим… Но случай-то какой!
— Извини, — со вздохом повторил Чиж.
Видимо, это вздох прозвучал убедительнее любых объяснений. Кулаков внимательно всмотрелся в майора, и улыбка на его простодушном лице сменилась выражением искренней озабоченности и сочувствия.
— Что, так серьезно? — спросил он.
Чиж молча пожал плечами, поколебался и кивнул. Слабость, подумал он. Жаловаться первому встречному — это слабость. Просто на то, чтобы не пить, оказывается, нужно столько сил, что ни на что другое их уже не хватает.
— Вот черт, — огорченно сказал Кулаков. — Никогда бы не подумал… А, да что там! — оборвал он себя, махнув рукой. — Здесь, в России, от этого дерьма никто не застрахован. Извини, Гаврилыч. Небось все заначки в сортир повыливал?
Чиж удивленно хмыкнул.
— А ты откуда знаешь?
— А у меня тесть… того… с проблемами. Каждый месяц завязывает. Соберет свои нычки по всем углам, выльет все в сортир, а через три часа в гастроном бежит… Ты куда идешь, если не секрет?
— Не секрет, — сказал Чиж. — В гастроном. Дома жрать нечего.
— Жрать? — задумчиво переспросил Кулаков. — Погоди-ка…
Он вернулся к машине, открыл дверцу, покопался на заднем сиденье и вернулся, держа в руке какой-то продолговатый сверток.
— Возьми, — сказал он, протягивая сверток Чижу. — А то вдруг гости или сам… гм… передумаешь…
Чиж принял сверток, по его прикладистой тяжести сразу догадавшись, что находится внутри, развернул вощеную бумагу и посмотрел на этикетку. В бутылке был весьма дорогой и изысканный коньяк. Чиж такого еще не пробовал. Рот его внезапно наполнился слюной, как у собаки Павлова. Это было так унизительно, что у Чижа вспотели ладони.
— Прости, чемпион, — сказал он, возвращая Кулакову бутылку. — Тебе не кажется, что мне все же нужен шанс?
— Ох черт! — огорчился Кулаков. — Какая же я дубина! Мне жена все время говорит: ты, говорит, у меня хороший, добрый, только очень неотесанный… Я, дурак, обижался, а она права…
Он еще что-то говорил, извинялся и оправдывался, прижимая бутылку к груди, как ребенка, но майор уже повернулся к нему спиной и двинулся своей дорогой, стараясь держаться прямо. Ему было паршиво — пожалуй, даже хуже, чем в тот день, когда ушла жена.
— Счастливо, Гаврилыч!
— крикнул ему вслед Кулаков.
Чиж, не оборачиваясь, вскинул правую ладонь в прощальном жесте. Одинокий герой уходит навстречу полчищам врагов, подумал он о себе. Майор Гаврилыч против Змея Горыныча…
Он сходил в гастроном, купил каких-то продуктов, не отдавая себе отчета в том, что покупает, постоял возле винно-водочного, с мазохистской обстоятельностью разглядывая ряды разноцветных этикеток. Наглядевшись вдоволь, он купил двухлитровую бутыль минеральной и пустился в обратный путь, все время стараясь избавиться от навязчивого ощущения, что он одинокий герой невидимой смертельной битвы.
«Ты жалок, приятель, — твердил он себе по дороге. — Жалок и смешон. Ты мучаешь себя и сам же себя жалеешь. Жалеешь и гордишься собой, потому что взял себя в руки и попытался изменить свою жизнь к лучшему. А к лучшему ли? Между прочим, это еще вопрос, что для меня лучше. Трезвость — норма жизни. Это отличный лозунг, только в нем пропущено одно слово. Это слово „собачьей“».
Он старательно осмеивал и унижал себя, но никак не мог избавиться от чувства, что идет по дну глубокого водоема, преодолевая чудовищное сопротивление многометровой толщи воды. В мозгу опять сам собой всплыл мотив «Желтой субмарины». Мимо, поблескивая круглыми глазами, как диковинные разноцветные рыбины, проплывали автомобили, ветви деревьев вяло шевелились в густом послеполуденном воздухе.
«Сволочь, — подумал он о Кондрашове. — Втравил меня в историю, народный избранник. На кой черт я вообще с ним связался? Пускай бы подыхал. А этот его Абзац просто наглец. Дал Иванову в морду и пошел себе дальше, хотя не мог не понимать, что на даче его ждут не дождутся. Может, он наркоман? Этот его побег на пикапе нормальному человеку в страшном сне не привидится, такое только по телевизору могут показать… Впрочем, там, на дороге, мы оба здорово смахивали на маньяков — он по-своему, а я по-своему…»
Описание внешности Абзаца, данное по рации наблюдателями, и то, что майор успел разглядеть сам, готовясь погибнуть под колесами «шевроле», странно гармонировали с диким стилем поведения предполагаемого преступника, складываясь в весьма интересный портрет. В конце концов, что мешает известному киллеру быть в то же время одним из последних сохранившихся в природе хиппи? Между прочим, это было бы отличной маскировкой. Конечно, каждый встречный сержант станет проверять у него документы, но если паспорт в порядке, то такие проверки пойдут нашему мокрушнику только на пользу. А хиппи — это алкоголь, травка и наркотики. Два прокола подряд — это многовато для профессионала, если он в полном порядке. А вот если он обкурился, или укололся, или как следует принял на грудь, то проколов может быть и больше чем два. Правда, начав пить и колоться, профессионал очень быстро перестает быть профессионалом.
Иванов что-то такое говорил о волосатиках, собирающихся на Гоголевском бульваре. Битломаны, конечно, народ тихий, и у меня лично они ничего, кроме симпатии, не вызывают, поскольку я и сам недалеко от них ушел. Но!.. В семье не без урода — это раз. Человек с такой экзотической внешностью и стилем поведения, как у нашего киллера, обычно нуждается в общении с себе подобными — это два. Компания эта такова, что мне будет легко туда внедриться, — это три. Ну а если все это пустые домыслы и дело не выгорит, я хотя бы с толком проведу вечерок, разговаривая о понятных и приятных мне вещах с понимающими людьми. Не телевизор же смотреть, в самом-то деле!
