Давид, любивший шахматы, засмотрелся на позицию на доске. Усатый дед, похожий на Тараса Бульбу, победно стукнул конем и объявил своему партнеру – пожилому мужчине в тельняшке:
– Мат!
Играли здесь на деньги – по рублю за партию. Эдакий интеллигентский вид азартных игр.
Получив свой рубль, дед обратил свой взор на парнишку:
– Что, хлопец, сыграть хочешь?
– Времени нет, – покачал головой Давид.
– А чего тогда смотреть без толку?
– Знакомого ищу. Игнатием зовут. Рыжий такой.
– Тю-ю. Продул он мне две партии. И больше я его не видел.
– А когда? – обрадовался Давид удаче.
– Три недели назад.
– Я ему одну вещь должен вернуть. Где он живет?
– Ну, ты забавный, хлопец. Откуда мне знать?
– А фамилия его как?
– А оно мне нужно? Может, сыграешь? – Дед осмотрелся – желающих с ним играть не было. Видимо, он превосходил всех по классу и тщетно высматривал жертв.
Давид подумал: интересно, а какой был бы фурор, если сюда за доску посадить дальнего родственника из Баку шестилетнего Гарика Каспарова. Он в своем возрасте всех обыгрывает, родители говорят: мастером будет, а то и гроссмейстером.
– Нет, спасибо, – отказался Давид. – А он не сказал, когда будет?
– Да я кто, родственник ему? Когда три рубля лишних будет, тогда и придет, чтобы мне их продуть, – ехидно засмеялся дед.
Давид направился к своим спутникам и доложил:
– Был он здесь. Три недели назад. Никто тут не знает, как его найти.
– Молодец, племянник, – сказал Баграм. – Умеешь к людям ключик подобрать.
– А толку? – пожал плечами Шалый. – Не фортануло нам здесь. Пошли в пельменную.
Искомая «Пельменная № 3» располагалась на другом конце города. Баграм поймал такси.
За окном машины проносились купающиеся в зелени улицы Запорожья. Такси выехало на длинный, казавшийся нескончаемым проспект Ленина.
– На десять километров проспект тянется, – гордо возвестил таксист, как будто сам его построил. – Самый длинный в Европе!
Таксист трещал без умолку о том, что гостям города нужно посмотреть в обязательном порядке: ДнепроГЭС, набережную Днепра, Кафедральный собор. И непременно большой запорожский дуб, под которым казаки писали письмо турецкому султану.
Наконец, «ГАЗ-21» остановился около длинного желтого дома, на первом этаже которого располагалась искомая пельменная.
– Один рубль, – благосклонно округлил таксист девяносто пять копеек.
Баграм накинул ему еще два гривенника.
В узком длинном помещении пельменной толкались завсегдатаи. В заведении наливали водку в розлив, поэтому контингент подобрался соответствующий. В углу трое мужчин, по виду типичных колхозников, уговаривали поллитровку, запивая яблочным соком. Между столами бродил местный алкаш с пустым стаканом, выцыганивая хотя бы грамм «живой воды». Группа студентов уминала пельмени с чаем.
Путешественники приземлились за столик. И вскоре стали свидетелями душераздирающего зрелища. Двое работяг под пельмешки разлили по полстакана водочки и с вожделением готовились пригубить.
– Налейте, люди добрые, – возник возле них потрепанный ханыга.
– Бог подаст, – кинул небрежно один из работяг, не замечая, что ханыга осторожненько подбирается к нему. И прошляпил момент отчаянной атаки.
Ханыга схватил со стола стакан водки. Опрокинул содержимое в себя. Застыл на миг. По его лицу прокатилась блаженство. А потом он объявил:
– А теперь бейте меня!
Немая сцена. А потом долгий витиеватый мат и пинок по мягкому месту.
– Повезло, – прокомментировал Шалый. – У нас бы так по батареям отходили, что кровью бы харкал.
– Э-э, до чего водка доводит, – покачал головой Баграм. – Ладно, давай поедим, а потом за расспросы примемся.
– Ты музыку заказываешь, – кивнул Шалый.
– И блюда тоже, – хмыкнул Баграм.
Шалого армяне кормили за свой счет. Это было справедливо, учитывая, что работал он забесплатно.
– Пельмени возьмем? – спросил Баграм, поднимаясь, чтобы пристроиться в очередь на раздачу, а потом в буфет – здесь было самообслуживание.
– Тогда и остограммиться надо, – заметил Шалый. – Иначе пельмени не в радость.
Пельмени оказались немножко разваренными, но вполне приличными. Оглядевшись, нет ли еще какого-нибудь смертника, готового ринуться в последний и решительный бой за стакан водки, Давид разлил содержимое графинчика по рюмкам – себе по традиции отмерил меньше.
– Ну, чтобы нам фарт шел и век не видеть мусоров и нары, – поднял рюмку Шалый.
Давид из этой фразы осознал только, что речь идет о воровском счастье. Выпил. И подумал, что ему начинает нравиться подобная судьба, бесшабашный веселый кураж. И он уже понимал лихих людей, прожигающих так жизнь.
– Уходят наши времена, – неожиданно вздохнул Шалый, и его глаза затуманились. – Мало бродяг настоящих осталось. Вон Варнак, Малюта… Наш поселок, там братва конкретная и правильная, другие не выживают. Мы еще понятий придерживаемся. Ну, малолетки еще, у кого молоко на губах не обсохло, они за воровскую идею горой – но для них это игра. И всё…
– Людям покоя хочется, – сказал Баграм.
– В корень зришь, Кавказ, – кивнул Шалый. – Люди слишком хорошо стали жить. От страданий отвыкли. А доля воровская – это не только фарт, рестораны. Не только девочки и прикуривание от сторублевок. Это страдания.
– Правильно говоришь, – согласился Баграм. – Опасное это дело.
– Опасное. Вот тут все записано, – постучал Шалый себя пальцем по лбу. – Как вертухаи с вологодского конвоя прикладами охаживают на этапе и ты зубы выплевываешь, а потом в лазарете отлеживаешься, не зная, сдохнешь или нет. И как тебя на ножи ставят отщепенцы. И как на зоне в новом штрафном изоляторе хозяин сам ломом дыры в стенах пробивает, чтобы в мороз нам бодрее сидеть было. А потом вору, на бунт народ подбивавшему, приказывает руки к воротам прибить, как Христу.
– Тяжелая у вас жизнь, – сочувственно произнес Давид. – А зачем это все?
– Вот, молодежь, – кивнул Баграму Шалый. – А потому что мы хищники. В этом наша природа. И сами глотку перегрызем. И готовы, чтобы нам ее грызли. А эти все травоядные – наша добыча, – обвел он рукой вокруг себя. И замолчал. Угрюмо доел свои пельмени. Запил томатным соком.
– Поели? – не слишком ласково осведомилась официантка, подойдя к ним с подносом. – Посуду забирать?
Шалый с интересом посмотрел на нее:
– Ты Глаша?
– Ну и что? Среди родственников своих тебя такого не помню.
