– Что? – Мария Илизаровна, как копьем, пронзила его презрительным и холодным взором.
От такого взгляда у сына сразу все леденело внутри, ему хотелось извиняться и каяться. Но сейчас он выдержал его.
– Тебе, – размеренно, будто вбивая гвозди, произнесла Мария Илизаровна. – Жалко. Этот. Плебс?
– Ну… – Король сам не понимал, зачем затеял этот разговор. Какое-то дурное предчувствие последние дни точило его, как жук-короед. С детства он не сомневался в своем праве разводить людей и забирать их имущество. А тут что-то кольнуло.
– Ты мое мнение знаешь, – сказала она. – Нам нет причин стесняться брать у совдеповского государства и его жалкого плебса то, что нам необходимо. Они грабители. Они захватили нашу страну. Наше имущество. Мы просто возвращаем свое. И тут двух мнений быть не может.
– Ты, как всегда, права.
– С таким настроем нельзя работать, сын. Тебе нужно отдохнуть. Ты и так слишком много сделал за последний год.
– В Крым, – мечтательно произнес Король. – Или на Кавказ. Пить вино и греться на солнце.
– Правильно… Но ты не договорил, как там все прошло.
– Опять Сивуха отколол номер.
– Что?
– Не выдержал и ввернул тому самому еврею что-то едкое про черту оседлости.
– Ему нравится обижать людей… Сын, тебе придется расстаться с ним. Он непредсказуем и опасен.
– Я тебе уже говорил – без него мы бы и трети не заработали.
– Мое дело предупредить…
В комнате зазвонил телефон. В поселке телефоны были редкостью. На улице всего в двух домах – у них и у директора райпищеторга. Лилиан выбил его установку всеми правдами и неправдами. Он всегда выбивал все, что нужно. И от соседей он сумел легко и непринужденно отделаться. Те сперва все норовили позвонить «родственнику, который беспокоится», «мастеру, которому надо сказать, что сегодня не буду». И получали ответ: «Вон, телефон-автомат недалеко, две копейки – и говорите сколько хотите». Да и вообще Король сумел себя здесь поставить. Соседи считали его большим начальником или знатным куркулем, говорили с ним уважительно. Даже местные алкоголики не выпрашивали у него рубль взаймы. Хотя им он с барского плеча иногда и подкидывал копеечку-другую.
– Кто это такой настойчивый? – произнес Король, подойдя к ярко-красному телефону «ВЭФ», стоявшему на тумбочке рядом с диваном.
Ему этот звонок не понравился. Не ждал он сегодня ни от кого звонков. Дурные предчувствия вновь нахлынули. Слишком удачно у них все шло. Должен быть какой-то обрыв в этой полосе везения. И тогда брякнешься так, что костей не соберешь… Тьфу, ну и мысли!
Король решительно взял трубку и резко произнес:
– Алё, говорите!
– Король, это Спиридон, – послышался сдавленный голос Мартышкина.
– Что у тебя?
– Я с Сивухой должен был сегодня встретиться… Ну…
– Что ну?!
– Не пришел он на встречу…
– В чем трагедия?
– Он вчера на катран собирался. Деньги спустить.
– Вот же сученыш. – Пока мама не слышала, Король мог не стесняться в выражениях. – Говорили ему, чтобы среди блатных не светился, черт рыжий!
– Ну и все.
– Что все?
– С людьми я говорил… Пришили Сивуху.
– Что?! – завопил Король. – На катране?!
– Нет. Рядом. Сегодня труп нашли. Там весь уголовный розыск и прокуратура.
– Кто его?
– Нашлись добрые люди, – нервно хмыкнул Мартышкин.
– Вот же… – Король хотел витиевато выругаться, но сдержался. – Вот что, Примат. Давай двигай оттуда! Чтобы через час тебя в городе не было.
– Куда? К тебе?
– Ты совсем сдурел? К себе! Сиди тихо, как мышка. Пойди, пенсию получи. С ветеранами доминошку забей.
Мартышкин был инвалидом, поэтому получал пенсию, что давало ему преимущество – ни один участковый не предъявит нарушение статьи о тунеядстве. Сам Король был вынужден выкручиваться разными способами. И у него это получалось – где он только не числился, плюнув на зарплату и заботясь только о трудовой книжке. Реально трудиться на какой-либо общественно полезной работе он был просто не способен.
Король вернулся на террасу и устало рухнул в плетеное кресло. Накатил себе еще газировки и осушил бокал одним залпом.
– Что случилось, сын? – спросила Мария Илизаровна.
– Сивуху порезали. Насмерть. Кто – неизвестно.
Мария Илизаровна выпрямилась, сразу как-то собралась. От былой дачной расслабленности не осталось и следа.
– Я тебе говорила, – процедила она.
– Ну да, говорила.
– Наше счастье, если его пришили за фуфлыжничество или передергивание карт.
– Очень может быть.
– А если кто из ваших терпил очухался и на мокруху пошел? – Она сверкнула глазами.
Весь лоск потомственной дворянки слетел в один миг. Она и не замечала, как щедро сыпала блатными выражениями – не стесняясь и без запинки. И глаза стали злые, решительные. Теперь это была отчаянная и опасная Машка Пулеметчица – та самая, которую помнили несколько поколений жуликов.
– Вот что, Лилиан. Тебе когти надо рвать. Притом в темпе.
– Куда?
– Сивуха ведь не знал точно, где Примат живет?
– Даже фамилии его не знал.
– Вот и езжай к Мартышкину. Там отлежишься до лучших времен.
– Мне еще в Запорожье надо. Кое-какие дела там.
– Только будь осторожен… Очень осторожен.
– Не первый день живу.
– Я тебе отсемафорю, если все нормально будет.
– А ты? Если Сивуха наколол тебя? – заволновался Король.
– Не бойся. Я отобьюсь, – заверила Мария Илизаровна…
Глава 26
Баграм не стал ругаться, упрекать своего племянника. Когда они с трудом добрались до гостиницы и смогли перевести дух, он только и сказал ему устало:
– Запомни. Сначала думай – потом делай. Иначе долго не проживешь.
– Запомнил, – кивнул Давид и как-то по-детски добавил: – Я больше не буду.
– Будешь не будешь – жизнь покажет. Главное, чтобы ты делал то, что надо, а не то, что хочется…
В голове у Давида было пусто. Бурных эмоций не было, а те, которые присутствовали, – все какие-то блеклые, ненастоящие. Ни сожаления, ни страха – только их оттенки. Возникали в сознании картинки – этот самый рыжий жулик, его побег, нож в руке, легкий треск, с которым лезвие входит в тело. Будто смотришь кинофильм и это тебя лично не касается.
Когда Давид застрелил Лесничего, переживания накатили на второй день, в сознании раз за разом прокручивалась схватка в горах. Были и страх, и какое-то сожаление, хотя негодяй его не заслуживал, и гордость. А теперь никаких особых чувств не предвиделось. Это что, значит, он привыкает к такой работе? Говорят, некоторым начинает нравиться убивать людей. Давиду не нравилось. Ему было все равно. И это его бесчувствие даже пугало.
