И растроганный Хриплый сграбастал в охапку топтавшегося к нему ближе всех Тумакова. Следующей в этой очереди стояла Агата, однако вопрос, который она внезапно задала, вынудил прапорщика воздержаться от дальнейшего выражения дружеских чувств.
– А почему Пантелей Иванович молчит и не выходит? – озадачила нас Банкирша. – Если в поезде бодрствуют только те, кто побывал в Ядре, то где тогда наш проводник?
Прапорщик замер в замешательстве и опустил раскрытые для объятий руки. Мы переглянулись, но никто не мог объяснить отсутствие среди нас дяди Пантелея. Не говоря ни слова, все, как по команде, поспешили в начало вагона, ибо где еще было находиться Иванычу, как не у себя в купе?
Там он и находился. Старик сидел без движения на узкой вагонной полке и отрешенно глядел в окно немигающим, однако кристально ясным и живым взором. Форма на дяде Пантелее была отутюжена на совесть, и внешне он выглядел вполне бодрым, разве что немного печальным. Именно таким Иваныч и встретил нас – своих пассажиров – в тот день, когда… то есть сегодня, три с лишним часа назад, на перроне горниловского вокзала. Невозможно сказать, закончилось для нашего проводника это изнурительное путешествие по чужой Вселенной или оно ему еще только предстояло. Но в любом случае дядя Пантелей уже не мог разделить радость этой неожиданной встречи с соратниками по борьбе за возрождение Трудного Мира. Хотя, вероятно, для Иваныча это было и к лучшему – борьба продолжалась, и финал ее по-прежнему оставался открытым.
– Дядя Пантелей! – окликнула Веснушкина старика и потрепала его по плечу. Трудно было поверить, что проводник нас не разыгрывает. Казалось, будто он из последних сил сдерживает улыбку, которая вот-вот прорвется через эту напускную серьезность и оживит лицо Иваныча, вернув нам товарища таким, каким мы привыкли его видеть. – Дядя Пантелей, да что с вами такое! Очнитесь же наконец!
– Не дышит, – констатировал Хриплый, поднеся ладонь к губам окаменевшего проводника. – Как и все пассажиры в моем вагоне. На вид вроде бы живые и даже теплые, а дыхание и пульс отсутствуют.
В купе у Иваныча горела лишь тусклая дежурная лампочка, и Агата решила проверить реакцию его зрачков на свет при помощи своей зажигалки. Но как и тогда, перед встречей с гасителями, зажигалка отказалась работать. Чему, впрочем, ни мы, ни Банкирша нисколько не удивились.
– Может, уколем Пантелея Ивановича иглой? – робко предложил Тумаков. – Вон у него и аптечка имеется.
– Иди сюда, я тебя самого сейчас уколю! – огрызнулась Агата, недовольная предложенной студентом не слишком гуманной методикой. – Чтоб ты, бесстыдник, поимел уважение к пожилому человеку и герою реконкисты Трудного Мира! Незачем тревожить Пантелея Ивановича. Жив-здоров он, не видно, что ли? Это с нашим миром не все в порядке. Пойдемте лучше на улицу, воздухом подышим да послушаем, что Глеб расскажет. Ведь эта катавасия – опять его рук дело. Прости, Глеб, не хотела тебя обижать, но ты сам признался, что у вас с Рипом все пошло не так, как надо…
Чтобы покинуть вагон, нам пришлось реквизировать у проводника ключи и отпереть один из выходов. Сразу стало понятно, что поезд находится в том же состоянии, что и водяная струйка, текущая в моем купе из простреленной трубы. То есть застыл в момент движения, а вовсе не был остановлен машинистом на перегоне, как показалось вначале. Определить это можно было практически сразу по многочисленным признакам, какие отличают, к примеру, фотографию бегущего человека и натурщика, изображающего бегуна, стоя на месте. На первый взгляд, идентичные позы, но спутать на фотоснимках реальную динамику бега и мнимую все равно нельзя.
С поездом все обстояло точно так же. Отойдя подальше и взглянув на него со стороны, мы единодушно сошлись во мнении, что поезд мчался вперед на всех парах, однако время по неведомой причине встало на паузу, и лишь наша компания игнорировала данное правило.
В отличие от «декораций», какими Концептор обставил для нас Карантинную Зону Ядра, этот мир выглядел гораздо привычнее во всех отношениях, разве что абсолютно не двигался. Повсюду царили знакомые запахи, но, не перемешиваемые ветром, ощущались они по-особому. Вот я вдыхаю аромат прелой осенней листвы, а повернув голову направо или налево, уже втягиваю ноздрями специфический запах мокрого грунта либо горячей колесной смазки вагона. Каждый шаг, сделанный мной в этом мире, имел свой уникальный запах, привязанный к конкретному месту. Взаимное расположение запахов в пространстве менялось, только если я сам перемешивал их в воздухе. Этот эксперимент выявил еще одну возродившуюся деталь Трудного Мира: сопротивление воздуха, которое Концептор не считал нужным воссоздавать для нас в Ядре. Пробудь мы в чемпионском мире гораздо дольше, вероятно, передвигались бы сейчас в родной атмосфере, словно водолазы – по дну моря. Но, к счастью, мы еще не отвыкли от нее и потому никакого дискомфорта не испытывали.
Зато естественная для этой обстановки мертвая тишина меня нисколько не удивила. Все звуки, которые мы слышали, издавались исключительно нами и казались приглушенными, хотя, по идее, из-за тишины должно было быть наоборот.
Темнота мешала рассмотреть округу, но я убедился в глобальном характере аномалии, подойдя к спугнутой поездом, застывшей на взлете стае мелких птиц. С ними приключилась та же история, что и с остальными находившимися в движении предметами: на пернатых тварей не влияла гравитация. Не шутки ради, а исключительно в научных целях я разместил птичек в воздухе кольцом, словно рассадил их на обруче. Стая так и замерла в этом положении, явно не подозревая, что сейчас некий шутник изгаляется над ней столь странным манером.
– Прикольно, – заметил Тумаков, проделавший по моему примеру то же самое с придорожными камушками. Поднятые с насыпи, они безо всякой магии продолжали висеть над землей, сохраняя приданный им Пашей порядок. А камень, который любознательный Свинг из всех сил швырнул вверх, не пролетев и пяти метров, растратил всю кинетическую энергию и остановился в верхней точке траектории, аккурат возле высоковольтного провода.
– Угомонись, студент! – попросил Охрипыч разошедшегося Тумакова, следующим опытом которого с камнями, судя по подготовительным манипуляциям, должно было стать выбивание вагонного стекла. – Развесишь тут в воздухе булыжников, а время возьми да включись! Твоей-то твердолобой голове, один хрен, ничего не будет, так хоть наши пожалей… Ладно, хорош хулиганить. Айда, послушаем, что браток расскажет, – уверен, ему есть, о чем нам поведать. Вот только не попадать бы с ног от его новостей. Ежели не возражаете, то пойдем к переезду. По-моему, там курилка имеется. Как хотите, а я на мокрой траве рассиживаться не хочу. Тут вам не Ядро – вмиг поясницу простудишь.
– А вдруг поезд тронется? – забеспокоилась Веснушкина. – Как мы его догоним?
– Я больше боюсь, как бы самому окончательно умом не тронуться, а не от поезда отстать, – проворчал прапорщик и, не дожидаясь ответа на свое предложение, зашагал к переезду.
В нашем краю все железнодорожные переезды давно функционировали в автоматическом режиме, поэтому будка дежурного, отстроенная здесь при старых порядках, пустовала. Но, несмотря на заделанные железными ставнями окна, будка не выглядела заброшенной. Похоже, сегодня ею в качестве теплушки пользовались ремонтники-путейцы. Они-то, видать, и соорудили неподалеку, под сенью кленов, маленькую курилку: столик и четыре лавочки вокруг. По их затертым до блеска поверхностям можно было определить, что хозяева обожали это местечко и частенько поигрывали здесь на обедах и перекурах в карты и домино. Труженики стальных магистралей явно не подозревали, что однажды наступит время, когда в их любимой курилке будет решаться судьба целой Вселенной…
