Я вошла в кабинку, кинув туалетной тетеньке десять рублей. Это весь капитал, который у меня был. На него ведь не купишь шоколадку и сок. Не купишь чай, кусочек хлеба. Это аэровокзал, здесь поднебесные цены. Я торопливо разорвала обертку, фольгу и впилась в плитку. Я пожирала шоколад. Пожирала! Даже не знала, что можно так хотеть есть! Вот бедные те, кто голод испытывает! В Африке там или бомжи… Я сунула в коробочку сока трубочку, разлила половину от нетерпения и вытянула все за секунду. И мне было плевать, что я завтракаю (или ужинаю?) в кабинке туалета! Да! Плевать!
Я вышла из туалета в зал ожидания, села на свободное место и закрыла глаза. Поужинала, можно покемарить чуть-чуть…
Открыв глаза, я увидела, что вокзал полон людьми. Утро. У нас в городе ночные рейсы запрещены, потому что аэропорт находится близко от города, почти рядом с жилыми домами. Полеты начинаются в семь. Пассажиры стояли в очереди к стойкам регистрации в Москву, Петербург, Пермь. А потом начались объявления об отменах рейсов из‑за неблагоприятных погодных условий.
Я вышла в погодные условия. Был жуткий морозный туман. Около фонарей образовались кружки, как шевелюры у красивых седых стариков. Или как у одуванчиков. Этакие высокие одуванчики стояли вдоль улицы и по периметру парковки.
Чувство голода у меня после шоколадки и сока притупилось, во рту было даже чересчур сладко.
Куда идти? Утро, и не страшно в любую сторону. Ходят люди по своим делам, подкатывают машины, дворники скребут что-то на асфальте, хотя снега еще никакого нет. Нельзя же скрести туман. Соскребать его в кучу, в тучу, в настроение.
Туманное настроение. Вот что у меня было. Эдакий тугой туманный клубок образовался внутри меня. В тумане настроения я совсем растерялась. Куда двинуть? В школу рано. Домой… домой было поздно… я боялась идти домой, боялась скандала и выволочки. Мама распустит руки, как пить дать, распустит…
Поплелась в школу, а то холодно было жутко. Я прямо вся перекрутилась от холода, казалось, что плечи мои поменялись местами… Школу уже, конечно, открыли. Учителя, а тем более технички, приходят в школу раньше, чем мы. Уроки через час. Подожду там, в тепле. Постою в коридоре у подоконника. Меня оттуда не выгонят. И главное – никто не похитит.
Первым уроком была геометрия.
– Трофимова, ты почему в верхней одежде? – математичка уставилась на меня, как будто я сидела не в ветровке, а в ночной пижаме.
Я без слов сняла ветровку и повесила ее сзади себя на спинку стула.
– Вот тебе на! – снова удивилась Власа Григорьевна. – А почему в футболке?
– У нас сегодня физкультура, – буркнула я себе под нос. Ничего, она услышит, она ко мне почти вплотную приблизилась своим большим животом.
– Но кроме физкультуры есть ведь и другие уроки.
– Это не футболка, это – T-shirt, – сказали за моей спиной тихим басом.
Соколовский. Новенький. Почему-то он меня защищает, хотя его никто об этом не просит. Когда мы играли в школьном дворе в картошку и меня сильно ударил мячом Крупов, он сказал, что вышибет из него мозги, если он еще раз повторит.
– Что? – спросила сейчас Власа Григорьевна.
– Вам перевести с английского? – спросил Соколовский.
– Будь добр, переведи.
– Это рубашка в форме буквы «Т». А не футболка.
– А сейчас я переведу тебе с русского на русский, – Власа Григорьевна подошла к доске, положила указку, которую держала в руках, в желобок, сложила руки перед собой и язвительно-четко произнесла: – Итак. С русского на русский. Рубашка в форме буквы «Т» – это и есть футболка, которая приличнее всего на уроке физической культуры, в спортивном зале, а не в классе, где все одеты прилично. Всем понятно?
Класс молчал. Себе дороже – с учителями спорить. Да математичка ведь и права. Я в обычной затрапезной футболке. Я ношу ее дома со старыми джинсами. Кстати, именно они сейчас и были на мне.
Власа начала урок, неодобрительно поглядывая на меня еще некоторое время, затем уткнулась в классный журнал. Я опасалась, что доказывать теорему она вызовет меня: захочет добить, чтобы все полюбовались на мою красную футболку с надписью: «всё врут», особенно девчонки, особенно Ветрова Юлька, наша законодательница мод. Я приготовилась, если меня вызовут к доске, не смотреть в сторону Ветровой, а в случае, если взглянется, состроить ей навстречу высокомерную рожу. Но Власа вызвала к доске Федьку Черезова.
Власа хочет, чтобы было поприличнее? Хорошо! Приличнее, так приличнее. Ветровка точно поприличнее, по крайней мере на ней ничего не написано. Я повернулась назад, наткнувшись взглядом на Сережку Соколовского, сдернула со спинки стула ветровку и натянула ее на себя, наглухо застегнув до самого подбородка. В этот раз Власа не стала комментировать, она просто буравила меня упорным взглядом, в то время как Федор рисовал на доске чертеж.
А потом я подумала, что и другие учителя весь день будут вязаться ко мне то ли с ветровкой, то ли с футболкой, каждому надо будет что-то объяснять, не будет же это без конца Соколовский делать, очень ему нужно, ага… И вообще, я зверски хочу спать.
Я встала и, гордо подняв голову, скользнув взглядом почему по Ветровой, направилась к дверям.
– Может, хотя бы «до свиданья» скажешь? – опять влезла Власа. Она сначала сделала удивленную паузу, глядя, как я направляюсь к выходу, а потом ехидно спросила.
– Век бы вас не видать, – процедила я сквозь зубы.
– Что ты сказала?
Я хлопнула дверью.
Она молодая, училка эта с чудным именем. Из поколения тех молодых, которых родители назвали старинными именами. Мы тоже из этого поколения. У нас в классе нет Тань и Зин, как в мамином классе (она рассказывала), Нин и Галь. У нас две Даши, две Арины, Ульяна, Серафима, Анна (две), Настя, ну и так далее. И только одна Валька. Она рассказывала, что у ее мамы были трудные роды, и она поклялась, если девочка выживет, назвать ее именем акушерки. Потому Валька – Валька. У моей подруги редкое имя. Имя Власа тоже не прижилось в народе, в отличие от имен Дарья или Ульяна. Наша Власа одна на весь город или даже на всю область, а может, и на всю страну. Может, потому она такая вредная, вреднее всех других учителей, молодых и старых. Мы ее промеж собой Власой-Дурасой зовем. Она полная, лицо ничего, симпатичное, но это ее не спасает. Лучше пусть лицо некрасивое, но сам человек добрый. Не знаю, как это для самого человека, но другим такой расклад больше по душе.
На уроке на меня неодобрительно косилась Валька. Мы сидим за одной партой. Да что там неодобрительно! Она смотрела на меня зло и недоброжелательно, почти как математичка. Возмущение так и выплескивалось из ее синих глаз. На уроке она дождалась удобного момента и показала мне кулак. Ничего себе! Я состроила вопросительную гримасу навстречу ее взгляду, пожала плечами. Чего она? Я ничего плохого подруге не делала! Мы вчера вечером интересненько поболтали, и после нее я отправилась домой, а уж потом убежала в аэропорт с мокрыми трусами в кармане куртки.
