– Валь, ты где? – спросила я, найдя в смартике ее номер.
– А ты где? Я тебя жду.
– Да я у реки, только не знаю, в каком месте. Тут почти лес, представляешь?
– А я говорила – тебя завезут! – Валькин голос был зловещим.
Я рассмеялась.
– Не боись, Валька, если что – ты видела моего похитителя! Не скроется! Ты его приметы доложишь!
– А я в парке тебя жду, – Валька сбавила тон, голос ее погрустнел. – Гуляю по набережной – взад-вперед, туда-сюда, влево-вправо. Как старушка-пенсионерка. Собачки только не хватает, – Валька грустно хихикнула.
– Не жди.
– Почему? – Валькин голос прибавил оборотов. – Мы как договаривались? А? Леська! Убью!
– Да этот дурак Соколовский костер разжигает и не собирается ехать обратно.
При слове «дурак» я понизила голос и произнесла слово в сторону. Я не знала, как отнесется к этому мелкому, но оскорблению одноклассник. Знакомство наше было еще совсем шапочным. Да он и не услышал, далековато был. Тащил к костру еще одну здоровенную палку. Натаскал целую кучу дров – мы что, тут ночевать собрались?
– А! Ну ладно. Пока, – согласилась Валька.
Вот она молодец! Как быстро соглашается, даже объяснять ничего не надо.
– Не обижаешься, Валь?
– Да что с тобой сделаешь-то? Стукнула бы, да ты ведь далеко. Жгите костер, пеките картошку, вспоминайте меня.
– Спасибо, Валь. Жалко, картошки нет.
– Няйкемин!
– Что?
– Это по-фински – пока!
Валька отключилась.
Она хорошая, Валя. Очень хорошая. А Колька дурак.
– Жвачку хошь? – спросил Соколовский. Он присел на край бревна, которое лежало рядом с кострищем. Я уже сидела на нем – с другого края. Больше здесь негде было сидеть. Бросил себе в рот подушечку «Орбита».
– Не хочу. Жвачка хороша после еды. Пятнадцать минут, – сказала я.
– А, ну ладно. Ты вся такая правильная девочка. А я пожую.
– Жуй.
Он сидел, жевал и смотрел на меня, сидя вполоборота.
– Чего уставился?
– Знаешь, на что можно смотреть бесконечно?
– Все знают. На огонь и на воду.
– И на тебя.
– Ха! – я вспыхнула, как костер. Болтает всякую ерунду, а мне слушай тут.
Что-то мне даже не по себе стало с этим Серегой. Я ведь его совершенно не знаю. Кроме того, что он новенький в нашем классе. Любит кататься на мотике. Зачем я с ним поехала? Может, он какой-нибудь маньяк? Может, Валька права?
Я уставилась на огонь. Он плясал, как осиновый лист, раскачиваемый ветром на ветке. Стремился улететь от земли, как жар-птица.
Соколовский поднялся, обошел костер и встал за моей спиной. Чего он? Вдруг его руки легли мне на плечи. И когда я повернула голову чтобы посмотреть, в чем дело, он наклонился и поцеловал меня в губы. Я хотела сказать, что он ненормальный, но не могла, он меня целовал, и слова, а вернее, слоги, летели ему прямо в рот. Пришлось затихнуть. Я затихла и обмякла. У него были мягкие губы, пахнущие мятой. «Орбит».
Когда он от меня отстранился, я вскочила и, спотыкаясь, убежала на берег. Продралась сквозь ивы, поцарапав щеку, и оказалась на песчаном берегу. Он был такой ровненький, теплый, хотелось бродить по нему босиком. По реке, как маленькие байдарки, плыли желтые ивовые листочки. Другой берег был высокий, на нем росли рыжие сосны.
Губы мои горели. И лицо. Саднила царапина на щеке. И я не знала, что делать, как реагировать на выпад Соколовского. Я вообще в первый раз целовалась с парнем. Но ведь это плохо! Ведь я его совсем не знаю! И поддалась! Можно было колотить руками по его груди, можно было царапаться, да, да – можно было отбиться! Что я и хотела сделать в первые минуты, а потом… потом мне понравилось. Скажу честно. Но я знала, что это плохо, плохо! В первую же встречу! Даже не встречу, а в какую-то случайную поездку! И сейчас я здорово расстраивалась, что это состоялось. Но дуться на Соколовского не хотелось. Я вспоминала, какие у него сильные руки. Как властно он повернул меня к себе. Как обнял за плечи. Почему мальчишки такие сильные? И те, которые вели меня к тачке, тоже были такими… Я бы не смогла от них вырваться, если бы не закричала. А ты, блин, как растение, как цветок, ветер тронул за стебель, ты гнешься к земле… Девчонка!
– Эй, где ты там? – позвал Соколовский за ивами. – Возвращаемся в город или что?
Пусть один уезжает! Я остаюсь. Но где я? Смогу ли выбраться отсюда самостоятельно?
Да пусть хоть где. Меня это не волнует сейчас. Как-нибудь выберусь. Город – он за деревьями. Пойду в его сторону. А этот… Соколовский… Ха! Хоть бы раз по имени меня назвал. Может, он и не знает до сих пор, как меня звать.
В двух шагах от меня проплывал листик ивы. Словно крошечная байдарка. А на нем сидел муравьишка. Вернее, он не сидел, а метался из стороны в сторону, шевеля усиками. Говорят, муравьи переговариваются усиками. И вот этот подавал сигналы соплеменникам: «SOS! Погибаю! Вокруг меня океан!» И другие муравьишки наверно принимали его сигналы, но что они могли поделать? У них же нет вертолетов! А муравьишка паниковал: добежит до края листка – вода. До другого края добежит – снова вода. Для него вокруг океан. Тоже, байдарочник! Сидел на листочке ивы, грелся на солнышке, а тут ветер. Скинул его в воду вместе с листиком. Так и поплыл, путешественник. Стихийное бедствие. Форс-мажор.
Мне захотелось спасти муравья. Но с берега до листика не дотянуться. А пока я буду снимать кроссовки… да нет, не успеет уплыть далеко.
Я расшнуровала кроссовки, сдернула носки и ступила в речку… холоднющая она уже в сентябре. Лист уплыл по течению. Я его догнала, попыталась схватить листочек, схватила, а муравьишка… скользнул по листу прямиком в воду. Ну вот, спасла, называется! Утопила!
Когда подошел Соколовский, я стояла в воде и от обиды кусала губы.
– Ну ты чего? – спросил он.
– Ты вообще-то знаешь, как меня звать? – со злостью спросила я, не глядя на парня. Я злилась на себя, что так получилось с муравьем.
– Знаю, конечно.
– Ну и как?
– Леся. А как меня звать, знаешь?
– Соколовский.
– Вообще-то Сергей.
– Сергей. Ладно. Будем знакомы.
Я подала ему для знакомства мокрую руку. С нее еще стекали капли. Он протянул свою, потрясли руками. Я – стоя в воде. А потом он меня – раз – и выдернул из воды, как какую-нибудь маленькую сорожку. Он так выдернул, что я почти влетела в него.
– Эй, осторожнее!
Я провела рукой по волосам, поправляя прическу. У меня – короткая стрижка, ее можно вообще-то не поправлять.
– Почему? – спросил он, – почему осторожнее?
