Стало холодно. Холод начал пробираться внутрь… Мне стало страшно. Кричать спортсменам бесполезно. Кто будет тратить драгоценное время на какую-то соперницу?.. Кому надо. Я лежала на земле, пытаясь устроиться на лыже, на той, уцелевшей. Лыжа – узкая пластиковая дощечка, но все-таки часть моего тела не на снегу. Другая лыжа виднелась яркой линейкой впереди, носок у нее напрочь сбрит и торчали неровные острые, как иглы, щепки. Я лежала, подогнув под себя здоровую ногу и вытянув другую, которую сломала или вывихнула. И особенно обидно, что в моей неудаче был виноват человеческий фактор, участница под номером «20».
Все лыжницы пробежали. Михаил Антонович, конечно, увидит, что меня нет, пришлет на помощь. А пока… а теперь… бегут юноши. Их дистанция – десять километров, два раза по пять. То есть побегут они по этому же маршруту. Им уже дали старт, сюда донесся еле слышный хлопок стартового пистолета.
Из-за поворота показался первый лыжник.
Да это же Валька! Номер восемнадцать! Он первый! Четыре километра, а он все еще первый, вот молодец! Может, хоть среди юношей наша школа победит!
От боли и холода я закрываю глаза.
Когда же за мной придут? Неужели только после соревнований? Я же замерзну тут, в этом роскошном торжественном лесу.
И тут же кто-то резко тормозит рядом. Из-под его лыж летят снежные брызги, оседающие на моем прохладном лице.
– Что с тобой? – Валькин голос.
Он сошел с дистанции, увидев меня. Он не стал побеждать! Хотя победа была вон за теми елками!
Валька снимает свои лыжи, и с меня – уцелевшую лыжину.
– Беда мне с тобой, – ворчит парень, – то коньки, то лыжи… тебе надо дома сидеть… на печке. Вставай!
Он помогает мне подняться. Я не могу опереться на поврежденную ногу, я держусь за его плечо и пытаюсь скакать на одной, здоровой, ноге. Не могу: нога затекла.
– Ты что, ногу сломала? – Валькин встревоженный голос.
Я плачу от боли.
– Ничего себе!
Он прислоняет меня к дереву и, присев на корточки, рассматривает мою поврежденную конечность.
– Да-а… дела… как сажа бела.
Руки мои превратились в крюки. Они не гнутся. Валька поднялся и поверх куртки стал растирать мне руки, плечи, спину. Подобрал сломанную лыжу, рассмотрел и выбросил в лесную гущу.
– У тебя есть телефон?
– В кармане брюк… посмотри, пожалуйста, в левом…
Валька достает мой телефон.
– Физрук тут отмечен?
Мое слабое: «Да».
– А что ж сама не позвонила?
– Не могла достать сотик, – сквозь слезы. – Как же ты, Валька? – шепчу непослушными губами. – Ведь ты теперь не победишь.
– Теперь – нет. – Он засмеялся и нажал кнопку вызова.
– Прости, – шепчу я.
– Прощу, когда домой доберемся.
Валькин разговор с Михаилом Антоновичем: да, да, сейчас приедут, снегоход, который дежурит на трассе, забарахлил. «Буран» уже привели в порядок, едут, едут. Пусть Маша держится… – это я услышала, голос физрука в телефоне был громким.
– Холодно, – говорю ледяными, еле живыми губами.
Валька одет легко. Чтобы легче бежать на старте, он сбросил куртку и остался в одном свитере. Сейчас снял с шеи шарф и укутал мне шею. И сам ежился.
Мне было трудно стоять у сосны на одной ноге. Я тихонько сползала вниз, морщась от боли.
– Тебя поддержать? – Он оперся обеими руками о ствол сосны повыше меня.
Его лицо склонилось надо мной. Губы рядом. Посередине нижней – складочка. Из них пар, когда говорит. Мне кажется, что этот пар меня греет.
– Извини, Белоснежка, придется вот так.
В следующее мгновение он меня обнял. Крепко, всю обнял. Он держал меня в своих объятиях, чтобы я не упала на снег. Чтобы было теплее. И мне, и ему теплее.
– Сейчас согреемся, – прошептал, – уже теплее, правда, Снежка?
– Да… да…
Я плачу.
«Снежка». Как славно. Еще лучше, чем «Белоснежка».
– Какая ты смешная… – его губы шепчут возле моего уха, дыхание щекочет меня, – у тебя волосы, как снег.
– Это плохо, – шепчу я, согреваясь от его дыхания, от его тепла. От его слов. От «Снежки».
– Это хорошо. Это красиво.
Его губы уткнулись в мои волосы, в мой лоб.
Он, что, меня поцеловал?
Правда?
Мы услышали тарахтенье снегохода.
Валька поудобнее усадил меня сзади водителя. Сам надел лыжи. Снегоход понесся по лыжне по стороне конькового хода, оставив далеко позади маленькую фигурку. Вот и она скрылась за поворотом лесной просеки. Валька… В одном свитере. Надо было ему хоть шарф вернуть!
Приехала к финишу: лежу в постели в гипсе. Рядом планшет, книги. Под подушкой блокнот и ручка. Вдруг придут стихотворные строчки – запишу. Они ведь могут и ночью прийти, пока планшет откроется и загрузится – можно забыть. Сбоку – сотик и трубка радиотелефона. Оба нужны. По мобильному с Галкой разговариваю, она каждую перемену звонит. По радиотелефону – с мамой. Мама часто звонит, думает, что мне скучно. Она обо мне сейчас ого-го как заботится! Даже больше, чем о Никите.
…Выглядываю в окно.
В окне напротив – наклейка смайлика: улыбка. Достал где-то Валька наклейку. Иногда под смайликом появляется он сам с настоящей улыбкой. Корчит мне устрашающие рожи. Вот и сейчас появился в окне, что-то говорит. Я открываю узкую часть стеклопакета, он делает тоже самое.
– Привет, Снежка!
– Здрям, Валька! – кричу я, и из моего рта вырываются клубы пара. На улице-то по-прежнему зима. Новый год скоро.
– Ну как ты, Снежинка? – голос у него чуть хрипловатый. Ну, вот я у него уже и «Снежинка». Не могу сказать, что мне это не нравится. Даже очень!
– Отлично!
– Домашний телефон скажи?
– Ага! Четыре – четыре – двадцать – два – шестнадцать!
– Сейчас позвоню! – Мы разом захлопнули окна: зима, Новый год на носу.
Звонок.
– Снежка-снежинка-белоснежка! Привет! – еще раз здоровается Валька. – Я чего сказать-то хочу!.. – помолчал. – Ты когда в волейбол будешь играть или в баскетбол, ну, или в гольф – так постарайся, чтобы я рядом был, – голос у него хриплый.
– Валька, ты, что, заболел? Ты почему в шарфе?
– Простыл. Ерунда. Температура за сорок.
Меня охватывает ужас.
– Сколько-сколько?
– Да шучу, шучу. Тридцать восемь всего.
Он же после соревнований простыл. Как я сразу не поняла! Мороз, снег, он в одном свитере…
