В шестом часу Женя встал. За прозрачной и жёсткой, как корочка, занавеской сизо чернело зимнее небо, и снова казалось, перелистнута огромная, под стать расстояниям и чувствам, страница жизни. Ваня уже завёл дизель и дремал на койке. Когда его окликнул Женя, он быстро вскочил: «Обождите, я Дружка привяжу».
В высоком гараже было тепло. «Марк» за ночь обтаял и сбросил драконьи гребни в коричневую лужу на бетонный пол. Женя попросил было метлу и лопату, а Ваня проворно сказал: «Да я уберу», и было чувство, что парнишка не обслуга, а он не гость, а просто два мужика ранним утром посреди тайги и жизни занимаются каждый своим делом.
Женя открыл дверь «марка», сел в ставшую родной обстановку салона и запустил двигатель. Ваня отпёр огромный засов, будто взведя затвор, и отворил ворота. Женя включил заднюю, и запиликала пищалка, стоящая на всех праворуких японских автомобилях. От этого родного звука Женю который раз прострелило знакомым, жизненным, и представился зимний автовокзал или рынок с пятящимся грузовичком, с этой морозной морзянкой, так неповторимо прошившей их короткое время.
Женя медленно выехал, хрустко лопая колёсами снежно-ледяную крошку. Развернувшись, он встал капотом к дороге и вышел из машины.
На площадке прекрасной стайкой народились будто из звёзд перегоны на серебристых машинках, особенно остро, спиртовó шелестящих на морозе и парящих белым выхлопом. Маленькие глыбки, необыкновенно оковалистые, лобастые и одновременно стремительные в наклоне морд и стёкол – не то куски льда, не то северные рыбинки – чиры или пелядки. Они казались особенно трогательными теперь, когда только такие маленькие и проходили сквозь ячею выставленного им заслона.
Перегоны спали в них крепким трудовым сном. И грохотали дизелями «камазы» с экскаваторами и бульдозерами на платформах.
В столовой был чай с лимоном и блинчики со сметаной и обострённо утренний вид полной трудовой женщины с неизвестным именем и влагой недосыпа на красных веках. Тужайшая правота была в каждом её движении, в неразбавленности всего, что окружало, с которой будто на ощупь нарождался день и светилась первозданная вязкость Божьего замысла, и всё происходило с особой задержкой, будто говорил кто-то огромный и невидимый: запоминай это утро, эту земную жизнь, святую, грешную и единственную… – вотвот понесётся она дальше.
Словно сбросив наваждение, Женя поднялся из-за стола и отнёс стакан с тарелкой на посудный столик. Попрощавшись с работницей и с Ваней, он вышел к шелестящей выхлопом машине. И так же естественно, как и всё, что происходило с ним этим утром, вспомнилось вчерашнее Машино письмецо: «Я в Каннах. Отель пять звёзд. Яхты. Особняки за миллионы долларов. Потрясающие интересные люди».
Женя поднял глаза. Тысячи звёзд глядели с морозного сибирского неба нежными любимыми глазами…
И это было его небо.
Глава 8
Майор Саша
И в небесах я вижу Бога,
Который должен быть в душе.
НИКОЛАИ ЗИНОВЬЕВ
1
И он выехал на шероховатую столовину трассы, во тьму, достигшую последней, предутренней густоты. Вскоре едва заметно засинело, и была глубочайшая выразительность в этом неотвратимом брезженье света. Словно нарождающаяся синь, длясь сквозь годы и набирая силы, готовила многожильную душу к соединению с чем-то единственно главным, и все её прожилины, жилы и поджилки были обнажены и зачищены до звона.
Женя всегда и выезжал на трассу как на испытание, на спасение, на болезнь. Сами по себе тяжесть и усталость были изначально заложены в этом сереющем полотне с парафиновыми наплывами льда, со снегом, как по линейке насечённым поперёк хода. И в недосыпе, жгущем глаза, – в привычном песке, который вот промоет и утянет на себя трасса, присыпав им льдистый подъём. И эта зовущая тяга нового дня, посыл всего сущего к жизни, пока бежит кровь и невзирая на всё происходящее на Земле… И состояние недвижного и стойкого полёта, когда прохождение вдоль тебя земной плоти становится главным делом, а всё нерешённое откладывается и только догоняет к середине дня или по приезде домой.
Настолько осторожным и ответственным было это утро, что Женя даже не включал музыку и слушал лишь далёкий и слитный гул колёсьев. Но несмотря на душевный трепет, на жарчайшую жизнь сердца, он абсолютно чувствовал и машину, и трассу, по которой за всё утро только и пронёсся на скорости, обойдя его, литой «крузак-восьмидесятка».
Знавал он в пути разное. Раз он гнал праворукий «мерседес», и у того отказал генератор. Он ещё не изучил значков, вспыхивающих на приборной панели в случае неполадки, и, когда начала мигать картинка аккумулятора в паре с ещё какой-то фичей, почему-то решил, что это «в мозгах от тряски контакт отошёл», и не придал значения, ещё и поворчав на «бюргеров» за лишнюю электронику. Мигало изредка, как-то судорожно и вроде бы на кочках. Так проехал он тысячи полторы километров, пока значки не загорелись окончательно и Женя не встал посмотреть ремень генератора. Машину завести он больше не смог, поскольку давно ехал на аккумуляторе… Стоял морозец градусов тридцать пять, и его тащил на буксире пожилой сухой мужичок на японском грузовике. Он первый ехал по дороге следом и тут же включил поворот, увидев Женину фигуру с поднятой рукой.
Женя переглядывался с ним через зеркала, тот останавливался, и Женя переходил к нему в кабину греться, снимал ботинки, растирал бесчувственные и будто посторонние пальцы и пытался ими шевелить, а они касались друг друга твёрдо и чуждо. А водитель говорил: «Да не спеши, грейся добром». На тянигусах груженый грузовичок еле коптил изношенным дизелем, и с пешеходной скоростью ползли берёзки и лиственницы. Мужичок дотащил его до сервиса на въезде в городок, дал телефон и велел отзвониться.
Мастерская располагалась в ангаре с разлапистой ребристой крышей. Перед воротами уже стояло несколько машин. Видя Женины перегонные обстоятельства, ребята решили помочь ему без очереди и прямо на улице, благо к этой поре ободняло и пригрело. Машину подкатили вручную. Чинили вместе с горячим и восторженным почти мальчишкой по имени Лёша, которого бросили на подмогу, видимо, для набора опыта. Его тоже коснулся-охватил перегон, и съёмка генератора сопровождалась жаркими рассказами.
Потом пошли в ангар, где Лёшка приладил генератор на самодельный стендик с ремнём и электромоторчиком и, повозившись, радостно сообщил, что дело всего лишь в щётках. Порывшись в ящиках, он нашёл чудом как оказавшийся здесь нужный старый генератор и снял с него щётки.
Внутри ангара стоял чёрный «демон»
[22]
с открытым капотом и плитой трёхлитрового двигателя. Рядом парень корейского вида ходил вокруг «аккорда», в салоне которого копался молодой электрик. Орудуя пальцами и отвёрткой, он, где нажав, где подцепив, удивительно легко отлепил и снял приборную панель. Зазияла грубая дыра, лишив салон всякого рода надёжности и того особого совершенства, что так наливает седока пилотной силой. Болтаясь на цветном жгуте проводов, пластиковая панель казалась разочаровывающе-хрупкой. Изнанка её отливала дешёвым изумрудом и блестела мельчайшей испариной паек, в которые парень сосредоточенно тыкал тестером, как вилкой.
