С таким разломом в душе он прошёл весь длинный горный участок. Неподалёку от Шелехова на выезде из лесной логовины был правый поворот и виднелся посёлочек. Машину вдруг повело, и Женя прижался к обочине, уже понимая, в чём дело: правое заднее колесо спустило. «Да это пока буксовал под скалой. Оно, похоже, уже было порeпанное. Придурок… на хрен надо было останавливаться на повороте на этом, тоже место нашёл… Как будто первый раз этот обрыв вижу… Послушал пацана…» – и Женя полез за баллонником и домкратом.
Машина стояла на подъёме, норовила скатиться с домкрата, и пришлось подложить под колёса оковалки грязного прессованного снега. Кузов так облепило грязью и льдом, что Женя не сразу нашёл на его низу домкратную площадку. Край дороги был в смеси грязного снега, песка, которым посыпали подъём, и какой-то извечной грязевой взвеси. Женя был раздражён и поминал недобрым словом Вэдю с его «Жми, братка, ерунда осталась!». Женя и настроился на рывок, рассчитывая переночевать аж в Нижнеудинске у знакомого вертолётчика. Теперь, с учётом заезда в шиномонтажку, всё затягивалось.
Колесо помаленьку взвисло над грязным снегом дороги. К ещё большему раздражению Жени, оно не слезало, накрепко прикипев. Монтировки у Жени не было, вернее, была, но маленькая, и её не хватало. Он остановил «корону», «инспруху», но нужного инструмента ни у кого не оказалось, и он бросил отвлекать народ.
Через место, где он копался, косо проходила муравьиная солдатская тропа. Солдатики перебегали дорогу, держа путь от каких-то своих служб в часть, стоящую неподалёку за голыми берёзками. Поодиночке, а больше кучками парнишки проходили, кто молча, кто что-то обсуждая на ходу. Ребята шли всё больше худенькие, и шинели сидели на них как-то совсем отдельно. Шеи тонко торчали из воротников.
Каждый час на подступах к дому становился преградой и проволочкой, и Женя ещё больше раздражился, глядя на солдатиков, живущих в своих расписанных заботах, идущих к теплу и кормёжке, и совсем не думая о том, что любой боец с удовольствием бы поменялся с ним местами и переобул бы колонну «марковников».
Он всё копался и вдруг почувствовал, как над ним нависли две фигуры. Он обернулся и поднял голову: стояли круглолицый и невысокий молодой майор и солдатик:
– Здрссьте. Помощь нужна какая-нибудь? – бойко спросил майор. Его румяное, розовое лицо было совсем детским и лучило участие и радость.
– Да, бляха, монтирочку бы поглавней, а? Прикипело, падла. Гальманул у Култука не по теме.
– Так… Ну, обождите… – сказал он, что-то прикидывая.
– Если есть, вы, может, бойца мне пришлете с ней?
– Да всё щас сделаем. У меня механик есть, – решительно сказал румяный майор, и оба бодро пошагали к части.
У Жени был топор, он отстучал колесо обушком, снял и уже подкатил запаску, когда объявился юный майор в сопровождении солдатика со здоровенным гвоздодёром.
– О, вот это выдерьга! Спасибо, – сказал Женя, улыбаясь, – а вы… – дрогнуло что-то огромное в душе, – отпустите бойца… – и стало набирать светлую и зудкую силу, – и обождите…
Майор стоял, бодро и участливо глядя добрыми глазами – круглыми, живыми, блестяще-серыми. Крепкий, в плотной шинели, казавшейся на нём ещё плотней и толще.
– Вас как зовут?
– Саша, – он протянул руку.
– Саша, спасибо… тебе, – слова говорились крупно, в полный вес и с тихой задержкой, словно их самих сводило от простого и ясного их смысла. И что-то нависло над куском грязной М-55, будто неподъёмное расстояние, пройденное и выстраданное Женей, раскинуло над ними пречистую сень и терпеливо ждало, укрывая и храня их снежным своим крылом.
– Мы же русские люди, мы должны помогать друг другу, – сказало оно Сашиными устами и помогло Жене уложить в душу огромные слова, потеснив всё нажитое и сделав и её в несколько раз огромней.
Женя, глядя в глаза, снова пожал Сашину руку:
– Спасибо, брат. Это так важно, ты… не представляешь… Слушай, паренька щас вёз – у них автобус отменили… Саш, ну как это всё?… Как… вообще… дальше-то жить будем?
– Да так и будем… С Божьей помощью.
– А у вас в части батюшка есть?
– В самой части нет, но я солдат своих вожу каждую неделю. Обязательно. Это первое дело.
– Води, Саша. Спасибо тебе, брат! За всё спасибо.
– Да не за что. Вам доехать. Там шиномонтажка слева за заправкой сразу…
Женя выгреб бутылку приморского бальзама, консервов каких-то в пакете:
– На вот… Ну всё, давай. Спасибо!
Майор проворно ушагал. Женя усадил тяжёлое широкое колесо на шпильки, накрутил гайки, опустил домкрат и дотянул на колесе, уже крепко прижатом к дороге. Снял мокрые перчатки и убрал инструмент. Скинул спецовку, всю в коричневой грязи, долго тёр снегом штаны. Проехал с километр и завернул к шиномонтажке, где ему восстановили запаску. И, отъехав дальше, вдруг остановился и включил аварийку. Выбравшись из машины, он встал в снежную грязь на колени и помолился за всех тех, кого встретил в этот нескончаемый день.
Николаю Зиновьеву
Там, где горы режут ветры
На витые лоскуты,
Я глотаю километры
Забытья и глухоты.
И, над сопкой вскинув руки,
Я кричу в просвет над ней:
Что ж вы делаете, суки,
С бедной Матушкой моей?!
Ниоткуда голос тщетный
Отвечает сквозь дымок:
А с душой своей бессмертной
Что ты делаешь, сынок?
Глава 9
Катин голос
Мой неравный и несравненный
Прожигатель ночных свечей!
… …………………………………
Ближе к утру, зарёй окрашенному,
Придержу ночевую мглу,
Чтобы было тебе не страшно
Выгребать из меня золу.
ТАТЬЯНА БАИМУНДУЗОВА
1
На подъезде к Иркутску хриплыми волнами начало набрасывать голос молодой радиодикторши. Приблизившись и ошкурясь от шороха и хрипа, он зазвучал чисто и нежно. И с призывной женской силой прорезали душу слова о погоде «в нашем городе», словно певучие чары распространялись и на облачность, и на город, и на всю дорогую сердцу округу. И, прострелив по жилам, с дорожной смежной близостью вспомнился один смертельно-чудный голос, так пронзительно озвучивший его огромно-бездомную жизнь.
Однажды летом Жене довелось везти Данилыча с его братьями-писателями на шукшинские дни в Сростки. Сели очень солидно, каждый со своими книгами и авоськой, и начали с крепчайшего самогона прямо в Красноярске у заправки «Фортуна плюс» на Маерчака. План был заехать в Ачинск к Петровичу, хлебосольному свояку Данилыча. Творческие личности со сборами протянули и ехали впритык, прихватывая и ночь. Поэтому было решено, что в Ачинске Женя «чуток поспит», они «пока посидят» у гостеприимных Петровича и Лиды, живших на окраине в деревенском домишке.
