Гаота появилась в Приюте на два месяца позже тех, кто приступил к обучению с начала осени. Точнее, не появилась, а очнулась, пришла в себя с появлением Юайса. Правда, она быстро нагоняла упущенное, тем более что наставники то и дело возвращались в своих поучениях к сказанному ранее, а то и предлагали воспитанникам предъявить усвоенные ими навыки или полученные знания, но наставления Пайсины Гаота не пропустила.
Во-первых, Пайсина появилась в Стеблях позже прочих, лишь за месяц до прибытия Юайса и немногим раньше самой Гаоты. Во-вторых, как шушукались между собой воспитанники, она была ранена и истерзана так, словно только что вырвалась из ожесточенной схватки. Во всяком случае, на первое наставление, на котором Гаота уже почти была сама собой, Пайсина пришла с подвешенной на тугой повязке рукой и с заживающими ссадинами на лице. В‑третьих, весь первый месяц пребывания в Приюте Пайсина потратила не на занятия с воспитанниками, а на изучение крепости. По рассказам, она шаг за шагом обходила все галереи и коридоры, заглядывая в каждую келью и даже простукивая стены и колонны. Затем она выбиралась наружу и оглядывала крепость со стороны пропасти, проходя по несколько раз в день все четыре предела, из которых при ее появлении дал о себе знать только последний, да и тот всего лишь сумел заставить идти кровь из ее носа, чего она словно вовсе не заметила. Вдобавок, как говорили, она обошла окрестности Стеблей на многие лиги. Наконец, она спускалась в пропасть по веревочной лестнице, поднималась в горные неудобья за крепостью, где на крутых склонах огородник приюта, седой Ориант, пытался развести что-то вроде леса; во всяком случае, ежедневно таскался по камням с ведром, поливая натыканные тут и там саженцы бейнских кедров. И напоследок Пайсина с лампой облазила все подземелья и прорубленные в скалах ходы, которые были расчищены едва ли на десятую часть и куда тот же Брайдем строго-настрого запрещал забираться воспитанникам, но только по причине опасности обвалов и нахождения в древней пыли какой-нибудь заразы. Хотя тот же Гантанас иногда шептал на своих занятиях, что на самом деле Брайдем беспокоится за секреты Стеблей, главный из которых заключается в том, что никто так и не объяснил, на чем держится столько столетий магия этой крепости, если ни одна из остальных шести крепостей не сохранила даже ее тени. «Во всяком случае, на первый взгляд», – неизменно добавлял Гантанас, явно посмеиваясь над воспитанниками, для которых после этих слов самым интересным и увлекательным казались затхлость, прохлада и тьма таинственных подземелий.
Вот там-то Пайсина и разыскала то, что сама назвала средним залом. Как она потом объяснила, если опуститься еще ниже, то велика вероятность найти еще и залы, и кельи, и подземные ходы, но так как найденное ею помещение находится на полпути от трех башен к непознанным гротам, пусть оно и будет средним.
Зал, который она нашла, не был завален. Он скрывался за потайной дверью. Если бы Пайсина, вися на лестнице над пропастью, не высмотрела ряд узких – шириной не более в две ладони – бойниц, скрывающихся в складках скал, вряд ли бы ей пришло в голову не только простукивать стену, но и приглашать в длинный, давно уже очищенный коридор Гантанаса. Почему-то ей понадобился именно он – наставник по истории, хронологии, языкам, каллиграфии и прочим наукам, которые, как казалось многим воспитанникам, были впору будущим писцам или мытарям, а не тем, кем числил себя каждый из них – будущим воинам и магам. Так или иначе, но именно после визита вниз Гантанаса Пайсина объявила начало порученных ей занятий, и эти занятия состояли как раз в мытье огромного – две сотни на полсотни шагов – сводчатого зала с примыкающими к нему комнатами и комнатушками, в проверке сводов и полуколонн, в расчистке барельефов, навеске дверей и последующей побелке всего этого обширного великолепия, потому как, по словам Пайсины, ей нужен был свет и еще раз свет, а когда понадобится темнота – достаточно будет повязки на глазах или плотных занавесей на узких окнах. В прилегающих комнатах, где нашлось множество древнего и малопонятного барахла, удалось сделать не только кладовые, но и помывочные, тем более что глиняные трубы и желоба для воды там уже были, что позволило Брайдему сделать вывод, что когда-то Приют Окаянных был не простой крепостью, а тем же самым, чем он должен был стать вновь – приютом и обиталищем тех, кто готов трудиться над своими умениями и твердостью духа. Мальчишки под началом мастера Уинера привели в порядок найденную и сделанную заново деревянную утварь. Девчонки под ворчание огородника и портного Орианта пошили и набили соломой плоские тюфяки. Вечно строгий и насупленный кузнец Габ забил в древние гнезда заново выкованные держатели для масляных ламп и поправил решетки на узких окнах, после чего тот же Уинер вставил в них рамы, а радостно потирающий руки Брайдем приказал Орианту развесить над каждым окном плотные занавеси и строго-настрого запретил зажигать лампы при незанавешенных окнах, хотя та же Пайсина уверяла, что разглядеть проблески света из узких окон из‑за толщины стен нельзя ни со дна пропасти, ни с ее противоположной стороны, а лишь спустившись вниз, как это сделала она сама, но Брайдем был непреклонен. Так или иначе, но над благоустройством нового помещения трудились все – и восемь наставников, включая Юайса, который появился уже в последнюю неделю работ, и стражники, и все прочие старатели кухни, двора и мастерских. Даже и Гаота поучаствовала в побелке зала, а уж когда Уинер, Габ и Ориант раскатали в середине зала войлок, она уже начинала понемногу улыбаться, поэтому по знаку Пайсины уселась в числе пятнадцати первых воспитанников Стеблей с желанием внимать и учиться.
Пайсина, рука которой все еще покоилась на перекинутой через шею повязке, скрестила ноги, сидя спиной к окнам. Ее ученики – а они уже были приучены другими наставниками не спешить, не задавать глупых вопросов, внимать и ждать – так же скрестили ноги. Потекли сначала завораживающие, а потом томительные минуты. Стояла тишина. Даже звон молота с кузни Габа не долетал до среднего зала. Только еле слышно, шорохом отзывался грохот горной речки в глубине ущелья и шелестом отдавалось под сводами дыхание воспитанников.
Гаота прикрыла глаза. Нет, она не зажмурилась, через полусомкнутые ресницы она продолжала видеть силуэт наставницы и слышать все, что происходило вокруг. Вот кто-то чихнул, кто-то в нетерпении зашевелился. Едва слышный шепот пролетел от чьих-то губ до чьих-то ушей. Кто-то в недоумении засопел. Кто-то сел поудобнее, сдерживаясь от внезапно нахлынувшей нужды. Кто-то сидел и в напряжении или без него недвижимо внимал Пайсине или повторял то, что делала она, растворялся под древними сводами, пытаясь соединиться с чем-то здесь некогда происходившим. Гаота соединила пальцы на животе. Когда-то, полгода назад, это было дурачеством, игрой. Мать научила ее этой забаве. Она любила ее учить всяким ненужным вещам. Порой Гаоте даже казалось, что не выделяя из своих дочерей никого для особой любви, ее мать приняла младшую дочь с облегчением, словно кроме любви имелось еще что-то важное, что можно было передать только тому, кто способен это удержать. И она передавала Гаоте что-то, начиная едва ли не с ее рождения. Во всяком случае, сколько себя помнила Гаота, мать постоянно что-то шептала ей на ухо. Повторяла и повторяла, напевала какие-то песни на непонятном языке или гудела, прижавшись губами к ее виску, заставляя хохотать от щекотки. Вот только меча своего не давала, который теперь, на время ее учебы, хранился в келье все того же Гантанаса. Нет, надо было попросить, чтобы Юайс забрал ее меч к себе и хранил вместе со своим мечом. Тем более что и ножны, и рукояти у них так похожи. Но, может быть, обращаться с мечом Гаоту научит эта Пайсина? Конечно, если она не будет сидеть, соединив пальцы на животе точно так же, как это делает теперь Гаота.
