– Да подвесить ее над очагом, и все, – предложил Дойтен. – Эта мерзость расплавится и стечет. И чистить не придется, и кольчуга прочности не потеряет. У меня сосед в деревне был кузнецом. Тут главное – не отпустить, но грязное серебро все одно слезет, кольчужка толком и нагреться не успеет.
– Нет, – не согласился Юайс. – Мне нужен этот рисунок целиком. Думаю, я смогу его снять. Посижу у огня и справлюсь. Не сегодня, но сделаю. Все это – часть какого-то колдовства. Его нужно понять.
– Где-то я это уже видел, – ткнул пальцем в руны Дойтен. – Не могу припомнить, но видел…
– На пальцах у артельщиков, – подала голос Глума. – У каждого. Я не рассматривала все перстни, но у Смуита точно такая же печатка. Рукопожатие и три руны. Но в ней же нет магии?
– Я уже говорил, – выпрямился Юайс. – Эти печатки, эта кольчуга, да и стрелы тоже – как сосуды, которые могут быть наполнены мгновенно. А вот чем они могут быть наполнены… Если со стрелами ясно – имни очень живучи, убить обычной стрелой их сложно, то с перстнем и кольчужкой придется поломать голову.
– Вспомнил! – воскликнул Дойтен. – Вот эти знаки. На карусели. На площади. Маляры там вырисовывают что-то. Красят. Так там все узоры вот из этих рун. Только они переплетены и… Совпало или как? И откуда Клокс взял этот перстень?
– Он мог взять его только в мертвецкой, – заключил Юайс. – Я видел рану на пальце Скайтена, но не догадался, что сорванный перстень – в его кулаке. Обычно человек, который ловит в грудь или живот багор или копье, не сдирает с пальцев перстни. Ему не до этого.
– Я бы не хотел пробовать, – пробурчал Дойтен. – Да. Ты ничего не сказал о том неизвестном, кто бросил тело в воду. Что это за голубые белки глаз? Такое бывает?
– Я помню, – кивнул Юайс. – Мы идем в том числе и из‑за него…
– А ведь одним трупом картинка дорисовалась, – пробормотала Глума. – И околдовывать не пришлось. На всю длину реки – точно две кровавых дорожки от краев к центру и уложились. Восемь их теперь, выходит.
Они вышли из трактира через час после полуночи. Город затаился в ужасе. От реки доносился стон, от которого руки у Гаоты холодели. Ни единого собачьего лая не было слышно. Шаги небольшого отряда гулко разносились во все стороны. Дойтен возглавлял процессию. Егеря и Юайс несли тело Клокса на походных носилках, сделанных из двух жердей и плаща. Глума держалась поближе к Гаоте, Тьюв, который, как приблудный пес, явно решил не отставать от Юайса, путался под ногами.
– Ничего страшного, – обернулся и подмигнул Гаоте Сос, когда река уже стала близка. – Кому как, а мне эта погань, что стонет над рекой, только в радость. И знаете почему? Уверовал в Нэйфа наконец. Мерзость эта всюду клубится, даже дозор городской со священного моста прогнала, а именно на мосту-то бояться и нечего! Не подлетают! Сами боятся!
Древний мост плавно изгибался над узкой рекой, опираясь на древние же быки. Узкий месяц тонким серпом разрезал звездное небо. Река парила. И в ее мгле колыхались ужасные тени. Казалось, что полуистлевшие мертвецы летали над водой, человеческие лица чудились во мгле, и ужасный, непереносимый, пробирающий до нутра и пяток стон выворачивал наизнанку.
– Не бойся, – прошептала Гаоте Глума, положив руку ей на плечо. – Держись за рукоять меча, он тебе поможет. С этой дрянью я отдаленно, но знакома. Поверь мне, это не самое страшное.
Гаота верила. В том числе и потому, что самое страшное она уже пережила. Оно уже случилось, когда ее старшие сестры, которые вот только что были детьми, в одно мгновение, пусть и недолгое до их смерти, стали взрослыми. Ведь они тогда успели взглянуть на нее, из‑за которой все это случилось. И они не могли не понимать этого. Но в их взгляде не было ничего, кроме любви…
Ворота цитадели были закрыты, но открылись загодя. Лица четырех стражников были бледны. Один из них поднял факел, пригляделся к мантии Дойтена, околесовал грудь, спросил дрожащим голосом:
– Теперь кто же?
– Судья Клокс, – ответил Дойтен и махнул рукой: – Оставим его у входа в мертвецкую. Не убежит никуда. А хоронить и поминать будем после. Да, завтра надо будет голубя отправить в Тимпал. Чтобы помянули на службе имя брата Нэйфа – Клокса. Кто тут голубей водит?
– Калаф, – ответил Юайс, приглядываясь к карусели. Даже издали, от ратуши, можно было различить в звездном свете, что купол над нею и основание и в самом деле покрывал тот самый узор из трех рун. – Интересно, кто тут распоряжается праздником?
– Бургомистр, – ответила Глума. – Хотя мастера мне показались пришлыми.
– Куда теперь? – спросил Дойтен.
– Здесь и встанем, – сказал Юайс и посмотрел на Глуму. – Ты мне поможешь?
– Не в первый раз, – улыбнулась она бледным лицом.
– Мне-то что делать? – нахмурился Дойтен.
– Приготовься, – посмотрел на него Юайс. – Как скажу, вставайте в круг спинами друг к другу. Ты, Сос, Чатач, Фас. Держаться крепко, руки не разжимать. Гаота внутри. Разожмете – девчонку потеряете.
– Меня? – оторопела Гаота.
– Тебя, – жестко сказал Юайс.
– Зачем же мы ее потащили сюда? – не понял Дойтен.
– Без нее я не справлюсь, – сказал Юайс. – Да и кто ее защитит в трактире без нас? Там… не до нее. Что, Глума, справятся твои егеря?
– А то ты их не знаешь? – скривила она губы.
– Не испытывал, – прошептал Юайс. – Тебя испытывал, в тебе уверен.
– Значит, испытаешь и их, – отрезала Глума.
– А я? – забеспокоился Тьюв, который до этого мгновения хоть и трясся от страха, но ни единым писком не давал о себе знать. – А мне что делать?
– Встанешь в круг вместе с Гаотой, – приказал Юайс. – И если хочешь жить, носа наружу не высунешь. Понятно?
– Да, – кашлянул Тьюв. – А потом сразу домой. С утра же. В Блатану. Вот же, принесла меня нелегкая…
Юайс подошел к Гаоте, взял ее за плечи, вгляделся в темные под почти безлунным небом глаза:
– Потерпи. Самые тяжелые два дня впереди. Потом отдохнем. А сейчас сделай то, что ты делала тогда на первом занятии с Пайсиной. Я думаю, что ты уже догадалась. Я мог бы обойтись без тебя, но мне нельзя себя выдавать пока. Мы должны их удивить. Мне нужны два светоча. Первый – такой же, как ты слепила тогда. Второй – точно такой же, но не для исцеления, а похожий на первый. Сможешь сделать чуть сильнее его, будет совсем хорошо.
– Вот. – Она уже давно держала два мглистых шара в ладонях. Слепила их еще на мосту. Подумала, что именно там их и нужно лепить, потому как хоть и не болела голова уже с полуночи, а такой звенящей чистоты, как на древнем мосту, давно она не испытывала. Она даже и лепила-то их не от себя, а от того звона, что от древних камней поднимался. Зато и вышли оба шара такими, что три года назад Пайсина уже и от первого бы исцелилась.
Юайс принял шары на ладони, удивленно поднял брови:
