– Здесь! – обрадованно откликнулся Шурка. – Как ты меня нашла? – Он вылез на четвереньках из пещеры. – Представляешь, Эрка, что я тут откопал…
Он выпрямился и запнулся. Рядом с улыбающейся Эрой стоял улыбающийся Ямин. А чуть поодаль слева и справа стояли два крепких, похожих друг на друга молодых человека в черных костюмах и белых сорочках с узкими черными галстуками. Эти не улыбались.
– Познакомьтесь, Шура, наши товарищи из посольства, – ласковым голосом представил их Ямин. – А что вы там нашли, Шура?
Шурка все понял. Он торопливо сунул найденный листок в рот и стал часто-часто его жевать. Молодые люди кинулись к нему с двух сторон, но Шурка успел сделать судорожно глотательное движение и победно улыбнулся…
…Брускин стоял на табурете и говорил яростно и страстно. Никто из бойцов уже не сидел и не лежал, но все стояли, внимая своему любимому комиссару.
– Индия – такая же бедная страна, как Россия, только в России поработители были свои, а там, кроме своих, еще и чужие – англичане. Сто тысяч англичан держат в рабстве триста миллионов индусов. Мы должны освободить их из этого рабства!
– Освободим! Разобьем англичанку! Даешь Индию! – снедаемые счастливым нетерпением, кричали бойцы Первого особого революционного кавалерийского корпуса имени Ленина.
– Наш самолет «Ил-18» совершает рейс по маршруту Дели – Москва, – хрипло объявила невидимая стюардесса и перешла на плохой английский.
Шурка не слышал. Он изменился, осунулся, даже постарел. Печальными страдающими глазами он смотрел не моргая перед собой. Рядом с ним сидел один из тех товарищей из посольства. Он дремал, а может, делал вид, что дремал. Его левая рука и правая рука Шурки лежали на подлокотнике рядом. Их соединяла тускло поблескивающая цепочка наручника. Сзади сидел второй товарищ из посольства и читал «Правду».
Шурка не слышал, потому что слушал другое – внимательно и напряженно. Сквозь натужное волнообразное гудение самолетных моторов пробивалась песня – кавалерийский походный марш, исполняемый одновременно тысячами луженых глоток, песня простая, счастливая и понятная, как правда:
Мы красные кавалеристы,
И про нас
Былинники речистые
Ведут рассказ…
Шурка осторожно приподнялся и, стоя на полусогнутых, посмотрел сквозь стекло иллюминатора вниз. Там лежали белые Гималаи. А в распадке тянулись черной вереницей люди. Они шли в сторону, обратную той, куда сейчас летел Шурка, они шли на юг, они шли – в Индию…
Глава вторая
Они шли быстро, огибая населенные пункты и не вступая в контакт с местным населением. О том, что двенадцать тысяч двести пятьдесят сабель, не считая другой, сопутствующей кавалерии живой силы и техники, уже пересекли границу Индии и упорно движутся на юг, еще не знали даже в Кремле.
Густое синее небо, голубой снег, зеленый рифленый лед. Среди гряды покрытых вечным снегом вершин выделялась одна – ее пик растворялся в невидимой вышине на фоне маленького, но ослепляюще белого солнца. В шинелях, в буденовках с застегнутыми клапанами на укрытых попонами лошадях сидели изрядно замерзшие, красноносые комиссар Брускин и бывший комэск Новиков. Рукой в вязаной шерстяной варежке комиссар указывал на горы и увлеченно рассказывал:
– Эта группа гор называется Кадринатх-Бадринатх. Там берет свое начало великий Ганг. А это знаменитая гора Нанда-Деви…
– Мандадеви? – удивился Новиков, дуя на свои красные, как лапы гуся, ладони.
– Нанда-Деви, – поморщился Брускин. – Ее вершина видна из любой точки Индии. Между прочим, существуют свидетельства, что в ее пещерах скрывается людоедское племя хетти, жившее еще в каменном веке. Разумеется, это не более чем миф.
Новик смотрел на комиссара с бесконечным уважением.
– Гляжу я на тебя, Григорий Наумович, и диву даюсь! Вроде голова не такая большая… И как это в ней все помещается!
Брускин смущенно усмехнулся.
– В гимназии моим любимым предметом была география. Думаю, если бы я не стал революционером, то наверняка был бы географом, путешественником. В этих профессиях много общего. И те и другие – первопроходцы! Вы не находите, товарищ Новиков?
– Да я в этом ни хрена не понимаю! – искренне признался Новик. – Вот ты мне сейчас говорил-говорил, а я уже ни-чего-шеньки не помню! Я, Григорь Наумыч, страсть как учиться не любил. Мне легче руку себе отрубить, чем слово какое написать…
Брускин нахмурился.
– Это плохо! Учиться надо, Иван Васильевич. Учиться, учиться и учиться… Вот освободим Индию – и засажу я вас за парту.
Новик проводил внимательным мужским взглядом сидящую верхом на белой кобыле Наталью.
– Взять-то мы ее возьмем, да только прежде яйца б не поморозить… А то и останется тогда – учиться и учиться, – задумчиво проговорил Иван.
Брускин вновь поморщился и, решив сменить тему, указал на другую вершину:
– А это…
Но вдруг Новиков обеими руками выбил из седла комиссара и сам полетел следом в девственно белый снег. В следующее мгновение кусок синего льда там, где только что была голова Брускина, вдруг взорвался фейерверком, и прощально визгнула улетающая от рикошета пуля. И только потом прозвучал выстрел, звук его рос, множился, гуляя эхом среди гор, и красноармейцы стали крутить головами, высматривая, откуда стреляли, а главное – в кого.
Осаженная на всем скаку белая кобыла остановилась рядом. Наталья хотела соскочить, но зацепилась сапогом за стремя и полетела в снег до кучи, и теперь они барахтались в снегу втроем.
– Живы? Оба живы? – спрашивала Наталья.
– А что? Что такое? – крутил головой ничего не понявший Брускин.
– Стреляли в тебя, Григорь Наумыч, – объяснил, поднимаясь, Иван. – Аккурат с твоего умного котелка крышку бы и сняли.
– А как же вы поняли, что в меня? – На лице комиссара совсем не было страха, было одно удивление.
– Выстрел-то я увидел. Во-он там. А что в тебя – почуял, – объяснил Иван.
– Шесть человек сегодня, – со вздохом сказала Наталья, помогая Брускину подняться.
– Ишь ты, как за комиссаром ухаживаешь, – щурясь насмешливо, прокомментировал Иван.
Наталья хотела что-то ответить, но замерла. У одного из кавалеристов вдруг слетела с головы и полетела кувырком буденовка, плотно наполненная чем-то розовым. Сам верховой стал валиться набок и упал в снег лицом. И только потом услышали выстрел.
– А вот и седьмой, – мрачно сказал Брускин.
– Ох поймаю я того стрелка, распанахаю его от темечка до самого копчика, – играя желваками, пообещал Иван.
Мерцали угли в очаге, устроенном посреди горского домика, в котором спали на полу вповалку красноармейцы и страшно, будто соревнуясь, храпели.
Иван не спал. Он прикурил самокрутку и поднес горящую спичку к розовой палочке благовоний у домашнего алтаря. Палочка загорелась и задымила, осветив местного бога. Бог был небольшой, медный, голый – мальчик-подросток с монголоидным типом лица. Иван внимательно смотрел на него.
