– За что, я не понимаю, за что?! – взорвался Новик.
Брускин грустно улыбнулся, глядя на Новикова, как на неразумного ребенка, и заговорил со вздохом:
– Эх, Иван Васильевич, Иван Васильевич… Связь с иностранкой – для партии не проступок, а преступление.
– Да я же беспартийный, Григорь Наумыч, – пробубнил отупевший от обиды Иван.
– В данной ситуации для партии это хорошо, а для вас плохо. Между прочим, кое-кто мне уже напоминал, что вы условно расстреляны… Надо ехать в Москву, Иван Васильевич, в Москву, в Москву! Воздушной эстафетой. Приведете подкрепление, а к этому времени страсти здесь поутихнут.
Вдоль берега скакала на белой кобыле Наталья во взбившейся почти до паха юбке. Мельком глянув на Ивана и Брускина, она обернулась, посмотрела на преследующих ее верховых и засмеялась нехорошим женским смехом.
От волнения и обиды у Брускина задрожали губы, но усилием воли он взял себя в руки. Новик скрипнул зубами.
Южное предгорье Гималаев.
15 января 1923 года
Слева от Новика стоял Шишкин, справа – большой деревянный ящик с ручкой, в котором были любовно уложены экзотические индийские фрукты.
Летчик Курочкин переводил полный сомнения взгляд с ящика на Шишкина и обратно, подумал и решил прибегнуть к эмпирике: вначале поднял с видимой на лице натугой ящик, затем, обхватив, поднял Шишкина, после чего поставил Новику условие:
– Или – это, или – это…
Шишкин улыбался, заправляя за пояс выбившуюся сорочку. Иван сосал в раздумье ус.
– О чем задумался, Иван Васильевич? – поинтересовался Шишкин, но Новик не отвечал, продолжая пребывать в глубоком раздумье, и улыбка стала таять на благостной физиономии индийского пленника.
Новик цокнул языком и сожалеюще взглянул на Шишкина.
– Да… Прости, Шишкин, но я Григорь Наумычу обещал…
– Иван Васильевич, а разве же вы мне не обещали?! – с отчаянием в голосе воскликнул Шишкин, но Новик не слышал.
– Ты же знаешь, как он свою бабулю любит, на дню по десять раз ее поминает…
– Иван Васильевич… Двадцать пять лет на чужбине… Заложник идеи… – потерянно бормотал Шишкин, ходя вокруг Новика.
– А потом – он наш комиссар, мне с ним жить, родине служить, а с тобой…
Шишкин на мгновение замер, резко вдруг повернулся и медленно пошел прочь. Руки его безвольно висели вдоль туловища, голова упала на грудь, плечи вздрагивали. Новик поглядел ему вслед и улыбнулся.
– Шишкин! Слышь! Шишкин!
Шишкин уходил. Иван догнал его, схватил за плечи, повернул к себе. Лицо Шишкина было мокрым от слез. Новик смотрел виновато.
– Да ты чего? Правда, что ль, поверил? Пошутил же я!.. Пошутил, понимаешь? Да перебьется бабуля на картошечке! Шишкин! Ну хочешь, дай мне в морду, если я тебя обидел, дай, а?
Шишкин вздохнул со всхлипом, шмыгнул носом и поднял на Новика глаза.
– Знаешь что, Иван Васильевич… – заговорил он шепотом.
– Ну чего, скажи? – спросил Иван, виновато улыбаясь.
– Знаешь что…
– Да говори же!
– Никогда не садись со мной играть в карты! – предупредил Шишкин.
Аэроплан разбежался и полетел, и, как только он оторвался от земли, десятки бегущих рядом туземцев закричали что-то хором и упали ниц.
Идея так называемой воздушной эстафеты принадлежала наркомвоенмору товарищу Троцкому. Суть ее заключалась в том, что на своем пути в Индию участники Великого похода оставляли запасы бензина, запчастей, а в некоторых местах и запасные аэропланы. Таким образом, воздушное путешествие, хотя и оставалось опасным, занимало не так уж много времени.
Москва. Кремль.
1 февраля 1923 года
Под ногами противно хлюпала снежная юшка. Шмыгая носом, Новик открыл портсигар. Тот был пуст. Мимо проходил матрос в бушлате и клешах и дымил папиросиной.
– Браток, дай закурить, – обратился к нему Новик.
– Кури свои, кавалерия, – отозвался матрос на ходу.
– Мурга!
[21]
– кинул ему вслед Иван.
Матрос остановился, вернулся, протянул папироску.
– Так бы сразу и говорил, – сказал он понимающе.
Глядя ему вслед, Новик вытащил спичечный коробок и не обнаружил в нем ни одной спички.
– Товарищ, огоньку не найдется? – обратился он к невысокому сутуловатому человеку в сапогах, шинели без знаков отличия и форменной фуражке.
Незнакомец зажег спичку.
– Шашка у тебя хорошая, – сказал он, когда Новик прикуривал.
– Не шашка, а сабля, – поправил Иван и глянул удивленно на незнакомца.
Тот уже уходил. Иван догнал его, схватил за плечо.
– Постой! Ты же Ленин!
– Сталин, – ответил прохожий.
– Тьфу ты, – улыбнулся Новик, – я и хотел сказать. Это я потому перепутал, что в Индии ты у нас за Ленина идешь. Слушай, так ты же мне и нужен! Целый день по Кремлю вашему хожу как дурак. Ленин болеет, Троцкий в командировке, а ты вообще неизвестно где. Новиков моя фамилия, комдив Новиков. Из Индии я…
– Из Индии? – удивленно спросил Сталин.
– Из нее, матушки, – подтвердил со вздохом Иван.
Новик сидел за кухонным столом босой, с удовольствием шевелил пальцами ног и посматривал на стоящего у плиты Сталина.
– А я с утра еще на улицу Арбат ходил бабулю брускинскую проведать, – рассказывал он, заполняя паузу перед близкой выпивкой: на столе уже стояла бутылка коньяка. – Арбат, двенадцать, квартира сорок четыре, три звонка, мне Брускин прямо вдолбил в голову. Звоню три звонка… Выходит деваха кровь с молоком. Ну, думаю, ай да комиссар, шутник. «Здравствуй, говорю, Дора Соломоновна». А она говорит: «Я не Дора Соломоновна, я Катя Пирожкова, а Дора Соломоновна уже полтора года как…» – Новик свистнул. – Окочурилась бабуля. Оно бы ладно, но как я Брускину про это скажу? Он ее знаешь как любит… Так людей не любят, не… Лошадей так любят. Да собак еще иногда…
Сталин поставил на стол сковороду с жареной картошкой, налил по половинке стакана коньяка и, глянув на Новика с пытливым интересом, спросил:
– Слушай, а ты всех на ты называешь?
– Всех, – кивнул Новик. – Царя и того… Да я без зла, само так выходит…
– Царя? – не поверил Сталин.
Новик не обиделся.
– Третьего Георгия я в Галиции получал. И он туда приехал, вручать. Не мне одному, конечно, много нас было. И он каждому по Георгию вручил, по четвертному дал и трижды каждого в усы поцеловал. Подходит мой черед. Я на него зенки пялю. Он говорит: «Чего так смотришь, казак?» А я говорю: «Похож». Он говорит: «На кого?» Я говорю: «Живет у нас в деревне один мужик, все говорили – похож на тебя». А генералы рядом стоят – аж позеленели, как индийские лягухи! А царь спрашивает: «Ну и что, похож?» Я говорю: «Вылитый наш сапожник Матвей Фролов!»
