– А зачем ты-то, Артем? – спросил Новик, закуривая.
– Курить хотел бросить, – объяснил Шведов.
– Сейчас я тебя распутаю, – пообещал Иван и с силой потянул руку Шведова.
– О-ой, Иван, не надо! – заорал начштаба. – Лучше дай затянуться.
Новик сунул Шведову в рот цигарку, и тот с наслаждением запыхал.
– А где Наталья? – спросил Новик.
– Загорает Таличка, – ответил Брускин деловито и нежно.
– Чего? – тихо спросил Новик.
– Принимает солнечные ванны, – объяснил комиссар. – Да! Вы ведь не в курсе. Мы с ней теперь муж и жена!
Иван молчал, не двигался, каменел лицом, наливался изнутри неудержимой яростью не к кому-то конкретно, а вообще.
– Не горячись, Иван, – попросил запутавшийся Шведов и сплюнул потухшую цигарку.
Но Новик взревел, выхватил из ножен саблю и стал крушить все вокруг. Он исполосовал палаточную ткань в лапшу и вышел наружу. Вслед ему смотрели испуганный Брускин и распутавшийся Шведов.
Иван ломился сам не зная куда сквозь густой кустарник, рубил его налево и направо и вдруг остановился и прислушался. Наталья пела:
Мы красные кавалеристы, и про нас
Былинники речистые ведут рассказ…
На песке у самой воды стояла Наталья, бесстыже голая, как маленькая девочка, для которой стыда еще нет. Уперев руки в бока и прогнувшись в спине, она подставила вечернему растущему солнцу свой беременный живот. Он был чудовищно огромен, определенно больше солнца, а сверху еще лежали две большущие ее груди, чего у солнца вообще не было. Иван потрясенно смотрел на эту новую красоту Натальи и долго не мог отвести взгляда. Но все же сделал усилие, отвернулся и прокричал срывающимся голосом:
– Наталья! Это я, Иван! Прикройся!
– Иванушка! – закричала Наталья и побежала навстречу, раскрыв объятия, и Иван зажмурился, чтобы не ослепнуть.
В платье, сшитом из трех или четырех старых гимнастерок, Наталья сидела у воды, сцепив руки и положив их на колени. Иван лежал рядом на боку, курил, смотрел на нее, новую, чистую, какую-то просветленно-красивую.
– Кого ждешь-то? – спросил он, стараясь быть спокойным.
– А кто родится. Мальчик – мальчик. Девочка – девочка. А лучше двое, – просто и радостно ответила Наталья.
– Да там небось трое сидят, – высказался Новик.
Наталья залилась звонким смехом и уткнулась лицом в ладони.
– Что же ты не дождалась меня, Наталья? – с укоризной в голосе спросил Новик.
– Обидел ты меня, Ваня, – тихо, покойно заговорила Наталья. – Я без тебя руки на себя накладывала, а потом… – Наталья молчала, подбирая слова и покраснев вдруг от смущения.
– Блядовала… – подсказал Иван.
– Почему блядовала, – не согласилась Наталья. – Любила. Всех любила, чтоб тебя одного забыть. А Гриша пожалел меня, и я ему по гроб жизни благодарна и никогда ему не изменю…
Иван опустил голову и вдруг вскинулся.
– Погоди, Наталья, по сроку он ведь может и мой быть!
– Может и твой, – согласилась Наталья. – Мне все равно чей. Я вот только родить одна боюсь. Нету больше женщин в корпусе. Кого убило, кто от болезней помер, а остальные к ханам в гаремы пошли.
Похоже, мысль о том, что это может быть его ребенок, очень обрадовала Ивана и успокоила.
– Не боись, Наталья! – заговорил он с воодушевлением. – Приходилось мне и этим заниматься, не боись, родим! Мой… Как пить дать – мой!
– Таличка!.. – донесся до них жалобный голос Брускина.
Наталья оглянулась. Вдалеке стоял Брускин и смотрел на них, не решаясь подходить. Наталья махнула рукой и ласково крикнула:
– Иди сюда, Гришуля!
Сидели отцы-командиры, пригорюнясь, в кое-как зашитой палатке Шведова.
– Что ж, никакой помощи нам теперь не ждать? – мрачно спросил Колобков.
Иван помотал опущенной головой.
– Значит, надо назад идти, к своим пробиваться! – горячо подал идею Шведов.
Иван поднял на него глаза.
– Нельзя. Приказ был – держаться.
– Чей приказ? – спросили сразу несколько голосов.
– Ленина… Мировая революция через Европу пойдет… Потом на Америку… А уж потом к нам… А до тех пор мы держаться должны…
Стало тихо. Долго молчали.
– Но неужели они ничего, ничего нам не прислали? – с отчаянием в голосе спросил Брускин.
– Прислали… да я не довез, – глядя в землю, глухо ответил Иван.
– Началось, Иван Васильевич, началось! – испуганно, почти истерично кричал Брускин и тряс Ивана.
Новик открыл глаза и зажмурился от неожиданно яркого медно-красного лунного света. Луна была большая, как медный таз.
– Я проснулся, ее нет рядом, выскочил, слышу – кричит там, на берегу!
– Чёрт, где нитка-то у меня?.. – Иван натянул галифе и гимнастерку, а обуваться уже не стал.
Они побежали к берегу и остановились, прислушиваясь. Вдруг стало темно, совсем темно – невидимая черная туча закрыла луну.
Впереди закричала Наталья – утробно, протяжно, страшно. Они пошли на крик, спотыкаясь в темноте, почти на ощупь.
– Фонарь надо было приготовить, что же ты, Григорь Наумыч? – проворчал Иван.
– Так горючки же давно нет, Иван Васильевич, – оправдывался комиссар. – Я Ленина по ночам со светлячками читаю. На палочку прилеплю их и читаю. А вы говорите – фонарь…
Луна частично очистилась, и ночь стала мутно-желтой.
Они сразу увидели ее, лежащую у воды с раскоряченными ногами. Наталья закричала так, что Брускин остановился, попятился.
– Я не могу, – прошептал он, обернулся и зажал уши ладонями.
Иван встал перед Натальей на колени, заглянул ей в глаза. Она увидела его и отвернулась.
– Стыдно, Иванушка, стыд-но-о-о мне-е-е, о-о-о-ой! – Слова перешли в крик.
Огомный голый Натальин живот ходил изнутри ходуном, словно кто плясал там вприсядку и подпрыгивал, уперев в бока острые локти. Иван обнял его, прижался щекой, успокаивая и одновременно сдавливая ладонями с боков, стал уговаривать Наталью ласково:
– Тужься, Натальюшка, тужься…
Наталья закричала так, как кричат единственный раз в жизни. Это был не крик, а скорее взрыв. И тут же стало тихо. Даже океан затих.
И вновь стало темно, совсем темно.
– Наталья! – позвал Иван, но она не отзывалась. Иван пощупал ее лицо, холодное, безжизненное.
– Мальчик? Девочка? – прокричал издалека Брускин.
– Иди скорей, Гриш! – крикнул Иван и сам пополз на четвереньках туда, где на подстеленном суконном одеяле лежал ребенок. Его не было видно, но он был здесь. Иван слышал, как он покряхтывает в темноте.
