– Проклятая «Кальдера»! – ворчит спутница, ощупывая шишку на лбу, набитую при крушении «Лендровера». – И чем я, спрашивается, думала, когда от эвакуации отказалась? Теперь вот бегай по городу как угорелая и по задворкам прячься!.. Ладно, капитан, объявляю нам обоим привал до рассвета. Идти осталось всего ничего, но лучше не рисковать, да и сил больше никаких нет… Кстати, у тебя случайно не завалялось в карманах чего-нибудь перекусить? Я бы сейчас и от горстки семечек не отказалась.
Вся моя провизия находилась в ранце, а тот был брошен вместе с автоматом в «Лендровере», как и вещи Ольги. При мне осталась лишь фляжка с водой и шоколадный батончик, засунутый в свободный карман разгрузочного жилета еще перед спуском в «Кальдеру». Отстегнув фляжку и достав шоколадку, я протягиваю их подруге, которая принимает мой дар со скупой, но искренней благодарностью. После чего обращает внимание, что второго батончика у меня нет, и, разломив его надвое, возвращает мне половинку.
– Сомневаюсь, что мне сейчас кусок в горло полезет, – признаюсь я, но принимаю преломленный со мной хлеб насущный. Вымотанный за день организм требует подпитки, да и Скептик на пару с голодным желудком грозят разворчаться, как обычно делают это, когда я порой морю себя голодом. – И что, у вас тут всегда так весело или сегодня какой-то особенный день?
– Нормальный был день, – угрюмо подытоживает Ольга, откусывая от батончика по маленькому кусочку, дабы растянуть удовольствие. – Если бы все дни заканчивались так удачно, ныне многие из нас были бы живы. Хотя какая это, к чертовой матери, жизнь? Надо быть настоящим психом, чтобы ей радоваться… Что с тобой, Тихон? Разве я сказала что-то смешное?
– Про психов – это ты в самую точку попала, – отвечаю я, стараясь сдержать накативший нервный смех – вялый и почти беззвучный, но, один черт, вытягивающий из меня последние силы. – Сущая правда. Вот лежу, грызу шоколадку и невольно вспоминаю, как тоскливо мне жилось в психиатрической клинике. Согласен, в «Кальдере» жизнь тоже не мед. Но по мне уж лучше сдохнуть здесь, чем медленно подыхать от тоски в изоляторе, гадая, выпишут тебя оттуда до второго христова пришествия или нет. А если выпишут, то сможешь ли ты потом вообще радоваться жизни, или проще пустить себе пулю в висок, дабы не мучиться… Не понял! А ты-то над чем смеешься? Или думаешь, я тебя разыгрываю?
– Боже упаси! – отмахивается спутница, посмеиваясь в ответ таким же усталым смехом. – То, что антикризисный Комитет не пришлет сюда нормального человека, это и дикобразу понятно. И про психушку, полагаю, ты тоже не солгал. И впрямь, где еще искать «засланцев» в «Кальдеру», как не в подобных клиниках? Забавно, что ты тоже, сам того не ведая, в точку угодил. Насчет пули в висок, чтобы не мучиться. Бывают же такие удивительные совпадения!
– Прости, но я, кажется, тебя не понимаю. – Уняв неуместный смех, я морщу лоб, пытаясь вникнуть в смысл слов собеседницы.
Прежде чем ответить, она снимает с головы шапочку и, повернув голову, выставляет мне на обозрение свой левый профиль.
– Видишь это? – спрашивает Кленовская, дотронувшись до головы чуть выше виска. Не хочется отрывать натруженную спину от татами, но любопытство одерживает верх над усталостью. Я с кряхтеньем принимаю сидячее положение и придвигаюсь к Ольге, чтобы получше рассмотреть то, что она хочет мне продемонстрировать.
Палец «фантомки» указывает на короткий, но глубокий давний шрам, напоминающий по форме продолговатую виноградину. Оставить такой мог любой твердый и тупой предмет, в том числе мелкокалиберная пуля, угодившая в голову по касательной.
– Рука в последний момент дрогнула, – поясняет Ольга, видимо, уже зная, какие вопросы возникают первыми у созерцателей ее шрама. – У антикварного «Вальтера» – подарок на день рожденья от спонсора, в чьей спортивной одежде я выступала, – оказался слишком тугой спусковой крючок. Вот я и опростоволосилась. Маленькая досадная оплошность, и теперь я торчу в этой дыре и вижу наяву такие вещи, которые мне раньше даже в кошмарах не грезились.
– Почему ты хотела застрелиться? – интересуюсь я.
– А шут его знает! – разводит руками олимпийская медалистка. – Типичная жертва Третьего Кризиса – вот кто я такая есть. Но, если вдуматься, без причины тут, конечно, не обошлось. Прихожу однажды домой, гляжу в зеркало и вижу там усталую одинокую женщину, чьи лучшие годы были отданы спорту. Знаешь, будто волной накатило: какой смысл жить, если через год-два мне даже самые дешевые кроссовки не доверят рекламировать. Я ведь со школы только и делаю, что по штурмовой полосе ношусь да по мишеням стреляю. И все. Будь моя воля, я бы до старости бэтлкроссом занималась. Нравится мне спортивная жизнь, чего греха таить: ежедневные тренировки на природе, сборы, соревнования, поездки по миру… Но после двадцати пяти каждая полученная тобой в молодости травма начинает давать о себе знать, и чем дальше, тем все настойчивей и больней. Сначала тебя переводят на скамью запасных, позволяя изредка тряхнуть стариной, когда нужда подопрет. Ты, наивная, продолжаешь надеяться, что надо просто немного отдохнуть, поднабраться сил и мир еще услышит о прежней чемпионке, дайте только срок. Но никто тебе этот срок не дает. И когда перед очередной поездкой на международные состязания твоего имени нет даже в резервном списке, становится по-настоящему страшно. Было светлое будущее и вдруг на тебе – нет его! А то, что есть, тоскливое до отвращения.
– Неужто нельзя было подыскать себе другое, близкое по духу занятие?
– Пыталась, а как иначе? Но тренер из меня получился никудышный. Телеведущая и фотомодель, если говорить начистоту, – тоже… В общем, пришла в тот день с работы домой, глянула в зеркало, затем – на шкатулку с пистолетом, и, веришь – нет, озарение пережила! Так вот же оно, решение всех проблем, прямо передо мной!.. И если бы не тугой курок «Вальтера», никто бы тебе сегодня, Тихон, руку на том склоне не протянул. Или протянул бы, но не я. Вот так-то, капитан.
– И как же ты пережила… все это?
– Гораздо легче, чем предполагала, но кое-чем, безусловно, пришлось пожертвовать, – отвечает Кленовская. – Меня спасло то, что калибр моего «Вальтера» был сувенирный и пуля не в висок попала, а выше, да еще под большим углом в череп вошла. Там она и застряла, не до конца пробив кость. Однако удар получился настолько сильным, что я целый месяц в коме провалялась. Когда же наконец пришла в сознание, выяснила, что страдаю сильной ретроградной амнезией, а также частичной левосторонней утратой зрения и слуха. Со временем память фрагментарно восстановилась. Но то, что происходило со мной в детстве и первой половине юности, хоть убей, не помню, будто я не человек, а лабораторный клон какой-нибудь. Такое ощущение, что родилась и сразу в шестой или седьмой класс пошла. Полная бредятина, короче говоря. А насчет зрения и слуха – тут никакого просвета. Впрочем, целюсь я правым глазом и, как ты сегодня убедился, стреляю еще вполне сносно.
Ольга грустно улыбается, надевает шапку, снова ложится на татами и продолжает по кусочку смаковать нашу скудную трапезу. Мне страсть как хочется задать «фантомке» один нескромный вопрос, но усталость мешает корректно его сформулировать. В конце концов я осмеливаюсь и – была не была! – озвучиваю его как могу:
