«Я не хочу, чтобы какой-то жалкий камень отнял у меня победу!» – так, кажется, изрек Ахиллес, принципиально не став добивать споткнувшегося в поединке с ним Гектора и позволив тому подняться с земли. При виде подлянки, которую устроил мне мой камень, я тоже чувствую себя не лучше споткнувшегося троянского царевича, над которым занесено копье свирепого мирмидонца. Вот только на благородство моих врагов рассчитывать, увы, не приходится. Впрочем, как и на помощь друзей, спешащих сейчас со всех ног в убежище. Когда Саня и Максуд поймут, что я безнадежно отстал, выяснять, что со мной случилось, будет слишком поздно. Никто не оставит дверь в катакомбы нараспашку, гадая, успею ли я добежать до них, пока враг не вторгся в театр. А теперь мне туда ни за что не поспеть вовремя, это факт.
Спрятаться на крыше тоже невозможно. В какую бы щель я ни забился, как только багорщики доберутся до верхних этажей соседних высоток, я буду виден как на ладони. Но положение у меня пока не безнадежное, ведь существует еще одна дверь. Та самая, через которую мы с Кленовской выходили сегодня утром прогуляться и куда только что слиняли Бибенко и Хакимов. Не припомню, чтобы Ольга отпирала ее ключом, так что, вероятно, для меня еще не все потеряно.
Медлить нельзя, и я, пригнувшись, бросаюсь к далекой, но достижимой цели. Стремглав промчавшись по крыше вестибюля, я проскакиваю между столбами высокой балюстрады и, не задерживаясь, продолжаю бег по кромке купола. Спасительная дверь располагается на его диаметрально противоположной стороне, в корпусе возвышающейся за ним сценической коробки. И дверь эта – вот дьявольщина! – тоже закрыта…
– Только без паники, брат! – подбодряет меня Скептик. – Нет там никакого замка, я точно помню. Готов руку дать на отсечение!
– И когда ты, твою мать, успел ее отрастить? – спрашиваю я на бегу дрожащим от волнения голосом. Неудивительно, что братец сохраняет чувство юмора, ибо оно его отродясь не покидает. Удивительно, как я вообще могу воспринимать сейчас его дурацкие шутки.
– Не смей оскорблять маму! – возмущается Скептик. – Особенно накануне нашей с ней весьма вероятной встречи!
– Хочешь сказать, что мне тебя еще на том свете терпеть придется?.. – Я подбегаю к двери и надавливаю на нее плечом. Все-таки заперто. Но не на замок, который здесь имеется, но давно сломан, а всего лишь на приделанную поверх него «фантомами» щеколду. К тому же приделанную для проформы, чтобы только дверь не хлопала на сквозняке. Мне даже не приходится пинать ее и будоражить округу грохотом. Второй, чуть более сильный толчок разгибает проволоку, что крепит щеколду к двери, и та отворяется. Без единого скрипа, поскольку петли на ней предусмотрительно смазаны маслом. Именно благодаря осторожности во всем, даже в таких мелочах, клан Папаши Аркадия умудрился дожить в «Кальдере» до нынешнего дня. А вот доживут ли «фантомы» до завтра – очень спорный вопрос.
Стараясь не топать, я добегаю до фойе, но едва приближаюсь к ведущей на первый этаж лестнице, как внизу звенит разбитое стекло, а вслед за ним раздается треск ломающегося дерева. После нашего возвращения от Бивня Кунжутов приказал запереть вход в вестибюль, но молчунов это не останавливает. Выдрав баграми одни из пяти парадных дверей, они легко проникают внутрь и сейчас должны наткнуться на баррикаду. В которой предусмотрительный Папаша нарочно не стал заделывать лазейку. Потому что иначе багорщики разворотили бы наше оборонное сооружение, а оно могло нам еще понадобиться.
И верно – не разворотили. Кроме грохота выломанной двери иного шума снизу не слышится, хотя накинься молчуны на баррикаду, треск стоял бы как на лесоповале. Хитрость полковника удалась, однако легче мне от этого не становится. Я замешкался на крыше и теперь отрезан от подвала, потому что по первому этажу уже разгуливали враги. Добегался! Теперь стычки с ними явно не избежать, но как быть, если даже один сделанный мной выстрел поднимет в округе грандиозный переполох и привлечет сюда целую орду багорщиков? Защищаясь, я гарантированно подставлю под удар товарищей. А как иначе? Бросить оружие и добровольно отдать себя на закланье во имя общего дела?
Пылай во мне дух отваги, клянусь, я поступил бы так не колеблясь ни секунды. Но дух у меня был и остается самым что ни на есть заурядным и противящимся любому геройству с моей стороны. Тем более, пока я еще в силах убегать и прятаться. Кто сказал, что в театре больше нет укромных уголков? Бред! Такого просто не может быть! Ведь моя задача – укрыть не полтора десятка человек, а всего одного, да к тому же не обладающего богатырской комплекцией. И более того – я уже знаю, где мне схорониться!..
Большой зал Новосибирского государственного академического театра оперы и балета! Солидно звучит, не правда ли? А выглядит еще внушительнее. Без малого две тысячи мест. Просторная сцена. Высокий трехъярусный амфитеатр, отделанный панелями из мореного дуба. По периметру зала – колонная галерея, заставленная копиями античных статуй. Шестиметрового диаметра хрустальная люстра весом с два легковых автомобиля. Звукоотражающий лепной потолок. Такая же вычурная лепнина на стенах. Обитые пурпурным бархатом кресла. Под стать им красные ковровые дорожки и драпировка… Короче, есть чем восхититься человеку, просидевшему три месяца в тесном изоляторе для буйнопомешанных.
Только ничего из вышеописанной красоты мне сегодня увидеть не посчастливится. В нынешнем большом зале, при отключенном электричестве и вентиляции мрачно, холодно и сыро, как в погребе. Разве что затхлостью пока не пахнет, но это из-за того, что Папаша Аркадий держит все выходящие в фойе двери открытыми настежь. По этой же причине здесь царит не темнота, а густой полумрак, позволяющий лишь худо-бедно ориентироваться в проходах, но не любоваться изысканным убранством.
Впрочем, сейчас это скудное освещение мне не помогает, а оказывает медвежью услугу. Если бы я знал, что буду искать спасение в святая святых театра, заранее позакрывал бы тут все выходы, кроме одного. И тогда, глядишь, растворился бы во тьме, забравшись под кресла в одном из двадцати длинных рядов партера (в отличие от амфитеатра, разобранного «фантомами» на баррикаду, он ничуть не пострадал). Само собой, я и так вскорости туда заберусь, поскольку выбора, один черт, у меня нет, а враги уже где-то совсем неподалеку…
Шмыгнув в ближайшие двери, я, ничтоже сумняшеся, бросаю у выхода автомат, бинокль, разгрузку с боеприпасами и куртку, оставив при себе лишь нож. Все равно стрелять пока нельзя, а «АКМ» и все остальное будет только мешать мне ползать под креслами и вдобавок предательски греметь. А налегке – еще куда ни шло. Скинув обузу, я сбегаю по проходам амфитеатра в партер и, отыскав в нем самое темное местечко, начинаю пробираться к нему.
Приглянувшийся мне укромный уголок располагается в правой половине партера, вдали от бледных лучей света, что проникают в зал из раскрытых дверей кольцеобразного фойе и скрещиваются на центральном проходе. Там и находится самый освещенный участок моего «темного царства». И как только в этом круге света замаячит тень, я сразу пойму, что один или несколько молчунов переступили порог большого зала.
Поговаривают, в прошлом веке тут стояли далеко не такие удобные кресла. Не знаю, насколько комфортны нынешние, главное, они позволяют мне без труда забиться под них и при необходимости ползать между рядами. Я вытаскиваю нож и укладываюсь на мягком ковровом покрытии, будучи готовым к любым неожиданностям. Так, по крайней мере, мне кажется.
