Я сбегала в чуланчик, удостоверилась, что Мафи там нет, и начала методично обходить дом, недоумевая, куда могла спрятаться псина. Мафуня – мастер попадать в неприятности. Недавно Люся обнаружила ее в запертой стиральной машине. Излишне активная псина залезла туда из любопытства, но как она ухитрилась закрыть за собой дверцу?
Я вошла в спальню Дегтярева, увидела неубранную постель, валяющиеся повсюду вещи и поняла: полковник, как обычно, опаздывал, все расшвырял, а Люсе стало плохо, она не успела убрать комнату. Хуч решил, что уютный халат толстяка лучшая подстилка, свил гнездо из него и сейчас громко храпит.
Я подняла Хуча, переместила его в кресло, взяла халат, открыла шкаф, чтобы повесить его… Ну и ну! На одной из полок лежал хамон, около него острый нож, доска, тарелка и пакет с хлебом.
Я захлопнула гардероб. Ай да полковник! Отобрал у Мафи ее добычу, спрятал в шифоньер и усиленно лакомился втихаря испанским деликатесом. Только не надо думать, что Дегтярев – жадный Плохиш, который не хочет делиться изыском. Нет, Александр Михайлович с себя последнюю рубашку снимет и мне отдаст. Дело в другом. Кардиолог запретил полковнику каждый день употреблять красное мясо, а я старательно выполняю указания доктора. Если вижу, что толстяк тянется к колбасе-ветчине, тут же говорю: «Стоп, тебе это нельзя». И со сладким та же история. Вот Дегтярев и нашел выход, он покупает пирожные, тайком проносит их в спальню и лопает, когда остается один. А увидев, что Мафи несется по дому с хамоном, полковник ухитрился отнять у псинки добычу и пирует втихаря. Ну и кто он после этого?
Я снова открыла шкаф, вытащила оттуда заначку толстяка, унесла на кухню, обыскала весь дом, убедилась, что Мафи нигде нет, вышла в сад и принялась звать безобразницу. Минут через пять со стороны калитки донеслось знакомое тявканье. Я подошла к решетчатой створке.
– Мафи! Ты опять перебралась через забор и убежала!
Собака отчаянно завертела хвостом.
– Просто безобразие, – заворчала я, впуская непоседу на участок. – Прекрати носиться по поселку. В Ложкине тихо, народу мало, машины не газуют, как оглашенные, но все равно можно под колеса попасть. Если не перестанешь удирать, посажу тебя на цепь, будку во дворе поставлю. А ну шагай в дом! Знаешь, почему ты не смогла через забор перелезть? Дорогая, ты за одни сутки прибавила в весе, вот лапы твою тушу и не подтягивают. Небось пару раз упала, когда по рабице вверх лезла.
Мафи, опустив голову, поплелась в особняк. Я шла за ней, недоумевая. Почему псинка с каждым днем увеличивается в размерах? По какой причине она толстеет? Вон какая у нее попа отросла! Когда Хуч неожиданно стал задыхаться и ветеринар Паша категорично велел: «Ему необходимо сбросить три кило», я урезала мопсу порцию, и вскоре тот стал стройным, забыл про артрит и одышку. Но Мафи, несмотря на то что в ее миске теперь лежит горстка корма, превратилась в откормленную свинку. Может, кто-то из домашних ее тайком угощает? Маша вне подозрений, она ветеринар и во всем солидарна с Пашей. Феликс не пойдет мне наперекор, Люся не ослушается хозяйку. Гости в доме бывают часто, но почти у всех есть собаки, поэтому со стола никто Мафи съестного не даст. И кто остается? Полковник! Думаю, Дегтярев, которому тоже предписали сидеть на диете, чувствует классовую солидарность с Мафи, и они на пару пируют по вечерам в спальне толстяка. Ну что ж, придется вечером попросить Машу провести с полковником воспитательную беседу. Меня он всерьез не воспринимает, а Манюню Александр Михайлович побаивается.
* * *
У церкви меня ожидала женщина, одетая в черное длинное платье, на голове у ней был повязан серый платок.
– Давайте поговорим в саду, – предложила она. – Сегодня чудесная погода, тепло. Нам никто не помешает, все заняты. Разве что сестра Елизавета придет, она садовник.
– Здесь монастырь? – спросила я.
Галина Тимофеевна кивнула.
– Да, но меня не благословили на монашество. Я работаю в иконописной мастерской. Вас удивляет, что у Вики такая сестра? Она-то была совсем иной, бесшабашной, жадной до удовольствий. Мама нас в раннем детстве бросила, уехала с каким-то мужчиной, я не интересовалась с кем. Бабушка очень злилась на нее и на нас заодно, говорила: «В вас течет дурная кровь, пойдете по кривой дорожке. Надо бы вас в интернат сдать, да мой сын слишком жалостливый».
Я хорошо рисовала, в папу пошла, он был художником, мультфильмы делал. Будущее казалось ясным: поступлю в училище, потом, как отец, на киностудию пойду, я не металась в поисках профессии. Тихая была, подруг не имела, с мальчишками не гуляла. И никогда не роптала. Бабушка нам одежду не приобретала, мы с Викой за другими донашивали. Где старуха вещи добывала, мне неведомо. Она постоянно в церковь ходила, может, из прихожан кто делился? Я спокойно чужое надевала, мне все равно было, что носить. А Вика бунтовала: «Не хочу! Воняет! Купите новое!»
Анна Сергеевна ее ремнем лупила, но Виктория упорно ножницами кофты-юбки резала. Когда отец и бабушка друг за другом умерли, мне исполнилось двадцать три, я уже училась рисовать иконы, а Вика связалась с компанией музыкантов, соврала им, что ей двадцать, хотя сестре едва шестнадцать стукнуло.
Галина махнула рукой.
– Разные мы были. Очень. И такими остались. Я здесь с иконами. Вика в вихре светской жизни. Но раз в месяц она всегда ко мне приезжала, вставала на колени и говорила: «За отпущением грехов явилась».
С детства так повелось. Накуролесит и ко мне спешит. Я сначала думала, что ей совет нужен, как себя вести. Потом сообразила, нет, что ей ни говори, она по-своему поступит. Никто Вике не указ. Она всегда вела себя, как хотела, не думала о других. Если ей что-то надо, оно у нее будет. Не мытьем, так катаньем своего добьется. Упертая, несгибаемая и очень несчастная.
– Почему? – спросила я. – Ваша сестра была богата, могла покупать красивые вещи, жила в роскошном доме, ездила на одной из самых дорогих машин, каждый день веселилась на тусовках.
Галина улыбнулась.
– Вика постоянно спрашивала: «Почему ты счастлива? Ютишься в пятистенке, удобства на улице, ванну каждый день принимать не можешь. Питаешься кашей, в шкафу два платья, денег в кошельке нет. А я получила все, о чем мечтала. У меня лучшие бриллианты! Да счастья нет!» Я пыталась ей внушить, что гармония души не зависит от размера счета в банке, но она мои слова не понимала. Вике было плохо, она постоянно доказывала себе и окружающим, что богата, значима, знаменита. Но ведь всегда найдется тот, кто богаче, значимее и знаменитей тебя. Виктория все время гналась за какой-нибудь вещью, ей казалось: вот получу шубку из леопарда, и все вокруг скажут: «Ай да Вика!» Давайте оставим в стороне моральный аспект, хорошо ли убивать животных, я о другом. Сестра мечтала о меховом пальто, рассказывала мне, какое оно роскошное, дорогое, продается на аукционе, охота на леопардов давно запрещена, это манто статусное…
И конечно, через пару месяцев ее мечта осуществилась. Вика пришла на чей-то день рождения в шкуре несчастного хищника. А через полчаса туда же явилась дама, закутанная в шубейку из голубой обезьяны. Это животное водится только в одной стране и считается там святым. Исключительная редкость. Манто из леопарда померкло. Вика уехала домой, еле-еле сдерживая слезы. Ее обновка оказалась дешевле, чем у другой гостьи. Понимаете, почему сестра всегда ощущала себя несчастной? Она не имела предела насыщения. И не только в одежде. В отношениях тоже. Скажет ей мужчина: «Люблю тебя!» Вике этого мало. Она хочет каждый час слышать эти слова, да не просто «люблю тебя!», а в соединении с хвалой себе. «Дорогая, я люблю тебя, ты самая красивая, богатая, умная, стройная, талантливая, ты чудо света, пламень души моей, не могу насмотреться на твое ангельское чело, преклоняюсь перед тобой…» Но и этих слов ей было мало. Отношения с мужчинами у сестры не складывались, за ней охотно начинали ухаживать, но быстро бросали. И с деньгами была проблема.
