Только бы он был жив… Она поймала себя на том, что пережила бы смерть дочери, если бы Сергей был с ней, и разрыдалась в голос, уткнувшись лбом в раму окна, у которого провела весь вчерашний день и половину сегодняшнего. То, что она могла так подумать, было ужасно. Она и раньше знала, что любит его больше, чем детей. Дети были как бы частью его, частью того, что она ощущала как свою семью. Он и был ее семьей, включая в себя дочь и сына точно так же, как мужской род включает в себя женский. Пропади бесследно их дочь или сын — и она точно так же металась бы по квартире, не находя себе места, не зная, чем заполнить образовавшуюся внутри вопящую от горя и ужаса пустоту, но Сергей, будь он рядом, помог бы ей справиться с этим, вытащил бы ее. Семья была бы цела… почти цела.
Теперь же от нее остались обломки. Она да Антошка — два черепка разбитой чашки.
Она оторвалась от окна и бросилась в прихожую — ей показалось, что позвонили в дверь. Валентина живо представила, как он войдет, пропустив вперед дочь, глянет смущенно и виновато и примется что-то объяснять. Пусть это будет самое наглое вранье, пусть он скажет, что их похитили инопланетяне или что они заблудились в сквере у фонтана и блуждали четыре дня без пищи, утоляя жажду водой из луж, — она поверит и тут же обо всем забудет, лишь бы это были они.
Уже на полпути она поняла, что звонок ей просто почудился, но все же добежала до двери и распахнула ее настежь. Разумеется, замусоренная лестничная клетка была пуста. Закрывая дверь, она вспомнила, что сегодня ее очередь подметать лестницу. Это было хоть какое-то дело: не стоять же опять целый день столбом у окна в ожидании звонка.
Она умылась холодной водой и взялась за веник, но тот вывалился из непослушных пальцев. Из рук вообще все валилось. Вчера она разбила любимую Леночкину тарелку с медвежонком на донышке. Когда дочь капризничала, ее уговаривали побыстрее съесть кашу, чтобы найти спрятавшегося внизу мишку. Делал это обычно муж — Валентину дочь в качестве авторитета признавала далеко не всегда, в свои три года прекрасно зная, что с мамой можно поторговаться. А теперь их обоих нет, и тарелка разбилась…
Забыв о венике, Валентина медленно прошла в гостиную и села перед мертвым серым экраном. На журнальном столике нашла в ворохе газет и детских рисунков полупустую пачку сигарет. Это были сигареты мужа — ее кончились вчера вечером, а она так и не собралась выйти в магазин. Кстати, и хлеба тоже нет…
Она прикурила, с трудом поймав огонек кончиком прыгавшей в трясущихся губах сигареты. Неживая тишина пустой квартиры физическим грузом давила на плечи, в углах что-то шуршало, краем глаза она улавливала какое-то быстрое, почти незаметное движение то за правым, то за левым плечом. «Схожу с ума, — подумала Валентина. — Зря я отправила Антошку к маме, он так не хотел. А неплохо было бы сойти с ума. А еще лучше просто умереть».
Валентина нашла пульт дистанционного управления и включила телевизор, чтобы хоть чем-то заполнить ставшую нестерпимой тишину опустевшего дома. Передавали новости. Опять кого-то убили — какого-то генерала и депутата. Над головой диктора красовалось изображение пистолета — видимо, того самого, из которого застрелили генерала. Валентина слушала невнимательно: звуки доносились до нее как сквозь вату.
В убийстве призналась жена… Бывают же такие жены.
«А что тебе не нравится? — спросила она себя. — Ты ведь тоже убила мужа. Мужа и дочь. Они оба не хотели идти на улицу: Сережа хотел дочитать главу, а дочь требовала, чтобы папа научил ее рисовать собачку. А ты сказала, что нужно погулять. И еще тебе срочно требовалось молоко, молока в доме не было…»
Снова защипало глаза. Интересно, сколько в человеке слез? Четвертые сутки, а они не кончаются… Где же их столько умещается?
Она выключила телевизор: показывали суету вокруг генеральской дачи: машины, погоны, следователи в штатском…
К ней приехали два милиционера. Один из них был с собакой. Собака показалась Валентине полной дурой: облаяла Антошку, погналась за соседским котом, а потом вообще принялась исследовать содержимое мусорной урны. Милиционеры были не лучше: тот, который без собаки, никак не желал принимать у нее заявление о пропаже мужа и дочери. Оно и понятно: зачем портить статистику? Нет заявления — нет и преступления. Не генерал все-таки…
Сигарета обожгла губы. Она вздрогнула и стряхнула с коленей пепел. В пепельнице все еще лежали окурки сигарет, выкуренных мужем. Она все время пыталась отучить его курить в комнате. Вот и отучила.
Она пыталась разыскать их сама. Обзвонила все больницы, все морги. Мама, глядя на нее, растрепанную, со страшным, опухшим от слез лицом, в распахнувшемся халате, молча забрала Антошку и увезла к себе в Тушино. Потом позвонила и спросила, не нужно ли приехать. Она сказала — нет. Я хочу побыть одна.
И снова принялась терзать телефон. Она обзвонила всех знакомых и полузнакомых, номера которых помнила. Никто ничего не знал, и всем было до ужаса интересно: а что, собственно, произошло? Пропал? Шерше ля фам, подруга. Я же тебя предупреждала… Ах, вместе с дочкой? Ну, тогда я не знаю. Да ты не волнуйся, придет. Ну и что, что с дочкой? Она ж маленькая, ничего не понимает. Ты разве не в курсе, чего Катькин-то учудил? Ну, как хочешь. Пока.
Сергей? Нет, не знаю. Неделю уже не виделись, вот как он в отпуск ушел, так и не виделись. Нет, не звонил. Не собирался, нет. А что случилось?
Климов? Это который же Климов? Ах, у Баранова… Как же, припоминаю. Что? Да нет не был. Не звонил, нет. А что?..
Она обзвонила всех. Бегала по окрестностям, высматривала, даже звала, обращая на себя внимание. Один раз к ней пристали два каких-то подонка со стеклянными глазами наркоманов. Она не испугалась — на это уже не было сил. Расцарапала слюнявую рожу ногтями и убежала, но бродить по вечерам перестала: она была нужна Антошке. Мама уже старенькая. Именно поэтому она ничего с собой не сделала — она была нужна Антошке, а мама уже старенькая.
Мама не слишком жаловала ее мужа. Она лелеяла надежду, что дочь выйдет за «своего» и уедет, наконец, из этой страны, прихватив и ее. Она мечтала сидеть на берегу моря в шезлонге и нянчить кудрявых внуков. Именно в шезлонге и именно кудрявых. А море должно быть непременно Средиземное. Сергей боя не принимал: уважал тещу издалека и исподволь приручал, никогда не забывая о дне ее рождения. И, конечно же, неизменные гвоздики к Восьмому марта. Постепенно она смягчилась, и, когда зять пропал вместе с обожаемой внучкой, немедленно приехала. Она не заламывала рук — мама была сильная женщина и помогала, как могла. Но Валентина прекрасно видела, что она уже прикидывает, кто бы мог составить Дочери выгодную партию. Иногда Валентине казалось, что мама чересчур сильная.
Валентина понимала, что несправедлива к матери. В конце концов, в том, что случилось, ее вины нет. Какой-то мерзавец пришел и что-то сделал с ее любимыми людьми. С работой Сергея это не могло быть связано: уволившись из армии, он закончил, по его собственному выражению, «компьютерный ликбез» и работал в газете. Дело свое любил и в течение года сумел стать техническим редактором, отвечающим за компьютерный набор и выпуск газеты в свет. Вряд ли у себя на работе он мог стать свидетелем чего-то такого, из-за чего его следовало бы убить.
