Он объехал последний пригорок и увидел впереди знакомый бетонный забор. Что-то было не так — он даже не сразу понял, что именно, но в следующую секунду уже разобрался, что к чему, и заскрипел зубами от ярости.
Не хватало ворот. Они не были открыты, они просто отсутствовали. В проем был виден угол дома и унылые фигуры охранников, бесцельно бродивших по двору. Одна смятая, вогнутая вовнутрь створка ворот валялась под забором снаружи, другой вообще не было видно — похоже, она осталась внутри.
Северцев загнал «мерседес» во двор и, громко хлопнув дверцей, выскочил наружу. Точнее, хлопнуть дверцей он только попытался: предусмотрительные немцы устроили все так, что дверца, с какой бы силой ее ни пытались захлопнуть, в самом конце притормаживала и закрывалась мягко и аккуратно. Это немного успокоило полковника: в конце концов, хоть что-то в этом мире было устроено разумно, и срывать злость на машине не стоило, тем более что к нему бегом приближался вполне подходящий для этого объект.
Усатый прапорщик, уже не первый год служивший у Дмитрия Антоновича начальником охраны, подбежал к хозяину и встал навытяжку, преданно поедая начальство глазами.
— Ну, — брюзгливо сказал полковник, окидывая прапорщика пренебрежительным взглядом, — и что это все должно означать?
Теперь, стоя посреди своего двора, он мог видеть и другие разрушения: бетонный забор был исклеван пулями, прожектора на крыше ощерились кривыми клыками битого стекла, а в воздухе, казалось, еще витал едва уловимый запах порохового дыма. Похоже, что здесь разыгралось целое сражение, решил полковник и повторил:
— Ну?
— Нападение, — сказал прапорщик.
— Какое еще нападение? Говорите толком, черт бы вас побрал!
— Под утро приехал этот ваш… из милиции. Капитан Рябцев. Он привез с собой какого-то связанного человека, сказал, что человек этот вам нужен спецназовец какой-то, что ли.
— Спецназовец? — переспросил полковник, чувствуя, что день начинает стремительно портиться.
— Он так сказал. Сказал, что они его еле-еле взяли впятером и что он под наркотой — накачали они его чем-то, чтоб не буянил. Руки у него были связаны: боялся его капитан очень. Я впустил их и передал Степанову и Лагуну, чтобы те посадили этого спецназовца в подвал. Через несколько минут мебельный фургон с неустановленным номером протаранил ворота, а через забор полезли какие-то типы в гражданском. Они открыли огонь, мы заняли оборону, а тем временем этот спецназовец как-то освободился, вырубил Степанова и Лагуна, забрал ту бабу, которая сидела в подвале, и ушел.
— Что значит — ушел? — сдавленным голосом спросил полковник.
Прапорщик посмотрел на него, вздрогнул и отвел глаза.
— Ушел, — повторил он. — Уехал на той самой машине, в которой его Рябцев привез. Застрелил Голосюка и уехал. Если хотите знать, товарищ полковник, это, по-моему, Рябцева работа. Продал он нас.
— Где эта тварь? — спросил Северцев. — Или он тоже уехал?
— Никак нет. Голосюк его успел свалить в подвале, прежде чем сам пулю получил.
— Жив?
— Никак нет, наповал. Что ж вы хотите — в упор из автомата…
— Что я хочу… Я хочу, чтоб вы все сдохли, идиоты. Кто-нибудь из нападавших задержан?
— Никак нет. Как только этот спецназовец выехал за ворота, нападение прекратилось. Похоже, они все это затеяли только для отвода глаз. Из наших никто не ранен, даже в дом ни одна пуля не попала — похоже, стреляли в воздух, а то и вовсе холостыми. Только под конец прожектора перебили, чтобы, значит, отступление ему обеспечить…
Полковник Северцев обругал прапорщика в три этажа с перебором и опрометью бросился в свой кабинет. Ощущения, которые он сейчас испытывал, были сродни чувствам шахматиста, который, увлекшись атакой, вдруг обнаруживает, что его король под шахом, а от неминуемого поражения его отделяют каких-нибудь два-три хода. Удар был нанесен так неожиданно, с такой не поддающейся логическому анализу дерзостью и вместе с тем так профессионально, что на какое-то время полковник просто замер в кресле, зажмурившись и приходя в себя.
Самое неприятное заключалось в том, что Забродов словно бы в игрушки играл: это не был классический штурм с кучами трупов, это не была стремительная и смертоносная работа тренированного профессионального убийцы. Нет, этот мерзавец просто пришел к нему в дом, забрал, что хотел, устроил переполох и спокойно ушел восвояси. С улыбочкой.
Именно эта предполагаемая улыбочка бесила полковника больше всего. Он чувствовал себя оплеванным, причем впервые с тех пор, как он начал пробивать дорогу к деньгам и власти, его оплевали так густо: утрись, дружок, и не рыпайся… Убью, решил он. Любой ценой, тем более, что другого выхода просто нет. Забродов был здесь не один, ему кто-то помогал, следовательно, тайное уже начинает становиться явным. Теперь это станет распространяться, как круги по воде. Нужно было срочно что-то предпринять. Он придвинул к себе перекидной календарь, отыскал нужную страничку и набрал номер телефона Забродова.
Он и сам не вполне представлял, что собирается сказать, да и не слишком рассчитывал на то, что трубку кто-нибудь снимет, но ему ответили после второго гудка.
— Забродов у телефона, — сказал этот подонок. Голос у него был бодрый и свежий, словно он не провел ночь, бегая под пулями и вставляя палки в колеса. Говорите, я слушаю.
— Ты труп, — сказал полковник, трясущейся рукой расстегивая верхнюю пуговицу рубашки и рывком ослабляя вдруг ставший слишком тесным галстук.
— А, Северцев, — обрадовался Забродов. — Или мне звать тебя Петром Владимировичем? Как дела?
— Почему ты никак не подохнешь, мразь? Почему ты не хочешь успокоиться?
— Я тебя не трогал, полковник. Ты пришел ко мне сам, а теперь чем-то недоволен. Имей в виду, это только начало.
— Где ты?
— Как знать? Может быть, прямо за твоим окном, со снайперской винтовкой в руке? Это ведь совсем не сложно устроить.
Северцев вздрогнул — такой поворот событий как-то не приходил ему в голову, — и посмотрел в окно.
— Не смотри, не смотри, все равно не увидишь, — сказал Забродов. — Ты уже начинаешь жалеть о том, что связался со мной, но это только цветочки.
— Чего ты хочешь? В конце концов, два разумных человека всегда могут договориться…
Забродов отключился.
Полковник с ненавистью посмотрел на телефон и грохнул трубкой так, что она свалилась с аппарата. Соскользнув со стола, трубка закачалась на шнуре, издавая отвратительный писк. Полковник поймал ее, положил на рычаг, и телефон тут же зазвонил снова.
Это был Жангалиев. От волнения его обычно почти незаметный акцент усилился настолько, что было трудно разобрать, о чем вообще идет речь. Он почти кричал в трубку про каких-то голых сержантов, чьих-то сыновей, старух и наручники, почему-то то и дело поминая прокуратуру.
