– А? Зачем? – встрепенулся старичок.
– Очки протереть.
Старичок поблагодарил и убрал салфетки в карман плаща. Сидящая справа женщина фыркнула и искоса глянула на Анну. Та смутилась и отвернулась к окну, чувствуя себя одновременно глупой и обманутой.
Молодцеватый мужчина вынул из уха один наушник и, не оборачиваясь, лениво спросил у водителя: командир, когда едем?
– Через две минуты, – ответил тот, ухитрившись переврать ударения во всех словах.
– Засекаю время! – так же лениво предупредил мужчина и воткнул наушник в ухо.
Водитель что-то пробурчал и притих. Анна прочитала его имя на табличке: Муртазали Абдурахимович Омаров.
Дверца микроавтобуса распахнулась, впуская в салон худощавого молодого человека с характерной фальшиво-страдальческой миной на лице.
– Братья и сестры, – загундосил он.
Анна терпеть не могла профессиональных попрошаек. Сгорала со стыда, слушая их бегло-скользкие отрепетированные рассказы о свалившихся на голову несчастьях. «Хватает же людям наглости так врать», – каждый раз изумлялась она.
Меж тем молодой человек, переходя с русского на суржик, переливчато рассказывал, как приехал в Москву на заработки из Луганска (короткая пауза и многозначительное «наверное, слышали, да?»), делал ремонт вот в этой новостройке (взмах перебинтованной рукой в сторону десятилетнего дома), а денег ему так и не заплатили.
– Живу в подъезде, братья и сестры. Помогите на билет домой, к жене и детям, – слезливо закончил он и протянул руку.
Женщина с родинкой порылась в кошельке и отсыпала ему горсть мелочи. Мужчина в наушниках не дрогнул. Анна упрямо смотрела в окно, ненавидя себя за то, что не осмеливается крикнуть в лицо попрошайке, что он мошенник. Старичок полез в карман, вытащил упаковку салфеток, вложил в перебинтованную руку – это все, чем могу вам помочь. Анна вспыхнула, но смолчала.
– Командир, две минуты! – вытащил наушник из уха мужчина в спортивной шапке. «Гуляй, шальная императрица, и вся страна, которой правишь ты, берет с тебя пример…» – пела Ирина Аллегрова.
Анна удивленно вздернула брови – надо же, такой с виду мачо-мен, а слушает Аллегрову.
– Спасибо, братья и сестры. – Попрошайка, размашисто перекрестившись, вылез под ливень.
Старичок уснул сразу же, как микроавтобус двинулся в путь. Женщина с родинкой позвонила какому-то Игорю и сначала в подробностях расспрашивала о пальце, который он прищемил входной дверью так, что пришлось ехать в травмпункт, а потом назидательно втолковывала ему, что это благодаря заказанному на той неделе сорокоусту. Потому что, если не сорокоуст, он мог без пальца остаться, а то и вообще без руки.
– Теперь ты меня понимаешь? – спрашивала она и благосклонно кивала, выслушивая ответ Игоря.
«Какой-то бесконечный Оруэлл», – думала Анна, выбираясь из микроавтобуса.
Перед сном позвонила мама, волновалась, не промокла ли она и не простыла. Пришлось соврать, что не промокла и не простыла. С мамой были теплые, но порой очень нелегкие отношения, она не то чтобы была недовольна Анной, но постоянно подчеркивала, что та могла добиться большего. «У тебя острый аналитический ум, зачем нужно было идти в гуманитарии?» – любила сокрушаться она. Анна пропускала ее слова мимо ушей – не объяснять же в сотый раз, что ей комфортно в должности выпускающего редактора издательства!
У мамы были свои странности, с которыми приходилось мириться. Например, она судила о мужчинах по их именам, притом делала это своеобразно – превращала имя в перевертыш и прислушивалась к его звучанию. Олег с ее легкой руки нарекался в Гело (нечто бесхребетное и малосимпатичное), Игорь – в Гори (ну и кому оно надо – обожжешься и все!), обожала имя Иван, потому что была масса вариантов: можно «нави» – пахнет морской волной, можно «наив», что тоже хорошо, а можно – «нива», и это просто замечательно, ведь нива – сама жизнь. Потому что так звали папу, спрашивала Анна, потому что так звали папу, соглашалась она. Удивительное дело, но мама почти всегда оказывалась права, может, она видела людей насквозь, а игра в имена была дополнительным аргументом в системе ее психоанализа. Дочь свою она назвала Анной именно потому, что с какого конца ни произноси, имя звучит одинаково красиво, ты у меня просто несгибаемая натура, тебя никак не переиначить и никаким штормом с толку не сбить, часто повторяла она.
Анна не называла матери имен своих кавалеров. Будущего своего мужа привела в дом без предупреждения, просто поставила родителей перед фактом – это Володя, и мы хотим пожениться. Мать посадила непрошеного гостя пить чай, а на кухне шепнула дочери – если читать его имя наоборот, получается Ядолов, как можно с таким человеком жить? Анна только пожала плечами. Но мать снова оказалась права – с Володей они расстались спустя семь лет бесцветной жизни, чувств не осталось, а привычками, «заменяющими счастье», они так и не обзавелись. Однажды муж просто собрал вещи и ушел, Анна даже расстраиваться не стала, вынесла на помойку забытые им кроссовки и вычеркнула его из памяти навсегда.
После развода серьезных отношений у нее не случалось, единственный мужчина, зацепивший сердце, оказался безнадежно женат, у него была смешная фамилия Сухоручников, и работал он инструктором по прыжкам с парашютом. Анна с детства боялась высоты, но уступила его уговорам и съездила на аэродром в Коломне. Какое-то время она с замиранием сердца наблюдала за парашютистами, а далее, не очень понимая, как на это решилась, обнаружила себя заполняющей анкету на «Манифесте» (дежурный вручил ей бланк, а стоящие рядом спортсмены со смехом назвали его завещанием – Анну подмывало спросить, не идиоты ли они, но она не стала). После оформления всех необходимых документов ее записали во взлет (43-й), назвали тандем-мастера, фамилия которого ей показалась подозрительно знакомой, но сообразить, кто это, она была не в состоянии. Следом объявили сорокаминутную готовность, провели подробный инструктаж, подобрали снаряжение – комбинезон, шлем, очки – и повели к самолету.
В самолете она с превеликим облегчением обнаружила, что Сухоручников и есть ее тандем-мастер (вот почему фамилия показалась знакомой!), он, окинув Анну смешливым взглядом, пощелкал пальцами у нее перед носом – узнаешь?
– Нет! – огрызнулась она.
– Характер показываешь? Это хорошо! – одобрил Сухоручников, посадил ее себе на колени, пристегнул ее подвесное снаряжение к своему, помог надеть шлем, очки.
Последними его словами перед тем, как шагнуть в небо, были «улыбайся и не расслабляй лицо», Анна не успела спросить почему, но сразу же догадалась, когда они оказались за бортом, на бесконечной и, казалось, абсолютной высоте, она не дышала на протяжении всего свободного падения и не чувствовала почти ничего, если только существовала – в особенном, немыслимом для обычного человеческого понимания измерении, где единственной возможной эмоцией была наивысшая степень восторга. Земной звук вернули раскрывающиеся парашюты – они разрывали воздух шелестящими хлопками, а еще – далеким трепыханием будто сушащихся на ветру простыней, следом стали раздаваться первые крики ликования – кто-то, переборов мощнейший шок, обрел, наконец, возможность говорить, Анна же молчала и ощущала себя – всю – огромным распахнутым сердцем. В душе было так тихо, словно она переступила барьер времени и очутилась за тем его порогом, когда еще не сотворили звук.
