Очнулся он от холода. Трудно было сказать, сколько прошло времени, но скорее всего, немного, так как темнеть еще не начало. Он попробовал пошевелиться, и резкая боль пронзила плечо. Выругавшись сквозь зубы, Захар попытался сесть. С трудом, но ему это удалось. Он сидел на льду в нескольких метрах от берега. Откос был довольно крутым, и подняться на него, пользуясь только одной рукой, нечего было и думать. Захар попробовал встать. Тяжело поднявшись, побрел к одинокому деревцу, ветви которого нависли над рекой. Подойдя к нему, он некоторое время смотрел на тонкий ствол, а потом, примерившись, что было сил ударил по нему больным плечом. Раздался треск становящегося на место сустава, руку обожгло, и, не выдержав, он заорал. Громкий вопль боли разнесся над рекой и заметался эхом, отражаясь от высоких берегов.
Когда боль стихла, он попробовал пошевелить рукой. Получилось. Рука слушалась плохо, но слушалась, и это было главным. Пошарив вокруг взглядом, Захар увидел свое ружье, которое выронил, катясь по откосу. Лесник сделал пару шагов, и его вырвало. Голова пошла кругом, в ушах послышался легкий звон. Новый приступ мучительной тошноты заставил его упасть на одно колено. Зубами стянув рукавицу, он зачерпнул горстью холодный снег и протер лицо. Снег окрасился в розовый. Лицо он подрал знатно.
Попытавшись встать, он снова рухнул на колени. Мутило безбожно. Налицо сильное сотрясение. На четвереньках Захар добрался до ружья, и, опершись на приклад, как на посох, в очередной раз выпрямился. Голову как будто сдавило тисками, пульсирующая боль, рождаясь в районе затылка, добиралась до желудка, чтобы превратиться там в страшную тошноту. Он постоял так несколько минут и, когда окружающий мир прекратил кружиться бешеной каруселью, поковылял к обрыву. Он не представлял, как будет подниматься. Знал только, что это ему необходимо, ведь у него там остались незавершенные дела. Подойдя к склону, он одной рукой оперся о него, а другой попытался закинуть ремень ружья через плечо. Это удалось сделать лишь с третьей или четвертой попытки. Еще раз набрал снега и вновь растер им лицо. Стало чуть полегче. Следующую порцию снега он отправил в рот. От ледяной свежести заломило зубы, и тошнота отступила. Тогда Захар отцепил от пояса нож и, используя его как альпеншток, начал восхождение.
Сколько времени занял подъем, он не помнил. Помнил только, что несколько раз, добравшись почти до середины, он срывался и на животе скатывался вниз. Руки его окоченели, снег набился в унты, за пазуху изорванного полушубка, и, возможно только от этого холода, он ни разу не потерял сознание. Когда он наконец перевалился через края обрыва, то долго лежал, перевернувшись на спину и жадно глотая холодный воздух.
Наконец, он пришел в себя, попытался встать. Как ни странно, но получилось это у него гораздо лучше, чем внизу. Он стоял, опершись на ружье, и оглядывал плод трудов своих. Остатки снегохода и аэросаней догорали, отчаянно коптя пластиком. Захар тяжело поднялся и, хромая и покачиваясь, пошел в ту сторону. От саней к лесу тянулась полоса примятого, окровавленного снега, – видимо, от сильного удара кого-то выбросило из саней, и при взрыве он не погиб. Хм. Тем хуже для него.
Опираясь на ружье, сильно припадая на правую ногу и периодически встряхивая головой, чтобы прогнать тошноту, он пошел по следу. Далеко идти не пришлось. У самой границы леса, тяжело и хрипло дыша, лежал лицом в снег мужчина. Заслышав шаги, он зашевелился и попытался перевернуться на спину. Получилось это у него далеко не с первой попытки. Захар внимательно посмотрел на мужичка. Да. Именно так. Мужичок. Небольшого роста, плюгавенький, фиксатый рот приоткрыт, жадно втягивая воздух. Волосы коротко пострижены, явно по устоявшейся привычке, некрасивое лицо же, наоборот, покрыто густой щетиной. Синие ватные штаны и такая же телогрейка призваны были защищать хозяина от холода, но, видимо, справлялись с этой задачей из рук вон плохо, так как сверху на телогрейку была напялена Захарова «аляска». И гадать, откуда она у него взялась, не приходилось. Довершали наряд «говнодавы» характерного вида. Да и сам мужичонка вида был самого что ни на есть характернейшего. Захар на таких насмотрелся. В лагере.
– Э! Мужик! Мужик! Помоги!
– Конечно! О чем речь! Сейчас помогу! – Дружелюбно воскликнул Захар, широко осклабился и, вскинув ружье, выстрелил.
Заряд дроби разворотил мужичонке колено, и окрестности огласил дикий вой, от которого Захар брезгливо скривился.
– Ща еще помогу, браток, потерпи немножко. – с этими словами он перезарядил ружье, развернулся и поковылял назад, туда где все еще дымили остатки техники.
Проходя мимо саней, он заглянул в кабину. Из шести мест заняты были три. Водитель превратился в кровавый фарш с обломками костей, торчащими из тела. Двое пассажиров, как с удовлетворением отметил Захар, похоже, просто не смогли выбраться и сгорели заживо, пока он валялся в отключке. Сохранившиеся на трупах фрагменты одежды, такой же, что и на Плюгавеньком, окончательно подтвердили Захаровы предположения.
Зэки. Колоний тут вокруг множество, и сейчас, поразмыслив, он даже удивился, как это за все время ни разу не довелось столкнуться с их контингентом. Наверняка, паника, холод и тьма убили далеко не всех. Возможно, многие подохли по собственной глупости, задав деру в первые же сутки наступления Срани, когда личный состав был слишком растерян и напуган. Такие далеко не ушли, став жертвами радиоактивных осадков. А эти же были более умными. Наверняка, власть на зоне, где они приятно проводили время, захватили такие же «синие» и, перебив вертухаев, устроили свое маленькое государство. А теперь, дождавшись солнца и потепления, двинули, кто куда. И где-то же раздобыли такой экзотический транспорт! Захар отошел на пару шагов и еще раз взглянул на аэросани. На закопченном, измятом ударом дюралевом борту все еще читалась надпись: «СССР. Наркомсвязь № 2». Ни фига себе. Раритет, епта.
Захар сплюнул в снег кровью и побрел дальше. Несколько минут поисков – и он нашел, то, что искал. Топор, оборвавший жизнь Даринки и трех беглых зеков валялся в снегу, неподалеку от оторванного пропеллера аэросаней. Захар подобрал его и, пошатываясь, пошел обратно. Когда он вернулся к Плюгавенькому, тот уже не выл, катаясь по земле, а лишь тихонько поскуливал.
– Ну что, браток, живой еще? – Захар взглянул в затравленные глаза зека.
Тот лежал, не говоря ни слова.
– Живой, спрашиваю? – Захар нахмурился, и Плюгавенький отчаянно закивал. Уж очень страшен был этот еле держащийся на ногах мужик, с разодранной до мяса, обмороженной рожей.
– Это хорошо, что живой. Зовут-то тебя как? – Не увидев никакой реакции, он приблизил свое лицо вплотную к перекошенной от страха и боли харе Плюгавенького, и вдруг оглушительно рявкнул: – Как звать, говори, сука!
– Во-о-ва… – выдавил Плюгавенький.
– Вот. Так-то лучше. – Он снова наклонился к зеку и участливо поинтересовался:
– Сильно болит-то, Вова? – Не услышав ответа, он вдруг подался вперед, наступил унтом на израненное колено «сидельца». Дожидаясь, пока дикий крик умолкнет, он уселся прямо в сугроб и, достав из-за пазухи потрепанный кисет, стал мастырить «козью ножку». – Вижу, сильно болит. Ай-яй-яй. Тебе срочно нужна квалифицированная помощь. – Он глубоко затянулся и выдохнул дым раненому в лицо. – Но тебе, Вовик, несказанно повезло. Я – врач. Более того, я не какой-нибудь терапевт, который тебе сейчас что мертвому припарки. – Он снова выпустил дым и засмеялся собственной шутке. Смех, правда, очень быстро перешел в надсадный кашель. – Я, Вовик, как раз тот, кто тебе и нужен. Хирург я, хотя и не совсем состоявшийся. И сейчас буду делать тебе операцию. Анестезиолога, правда, боюсь, мы не дождемся, поэтому начнем без него.
