– Дарья, я же тебе объяснял, что никуда ты теперь от меня не денешься!
– А я могу куда-то отсюда деться? – улыбнулась немного печально она.
– А кто тебя знает! – сделал попытку развеселить ее Власов. – Ты девушка шустрая! Можешь и сбежать.
– Вот те крест, начальник, с кровати ни-ни! – шутливо поклялась Дашка.
– Ну хорошо, вот завтра Катю встречу, устрою, приведу к тебе, тогда и уеду.
Когда Власов первый раз увидел Дашку на этой койке, думал, убьет кого-нибудь, жаль, виноватого не найти!
Загипсованная правая нога, подвешенная на вытяжке, загипсованное правое плечо, распухшее лицо в синяках и мелких порезах, левая рука под капельницей, все тело в порезах, мелких и глубоких.
Как она вообще выжила?!
Антон Иванович строго-настрого предупредил, что ей нельзя говорить о погибших и вообще стараться не напоминать о самой аварии, да никто и не собирался. Он быстро справился с потрясением и кровожадными инстинктами, только сердце ныло от боли за нее.
Она жива. Все. Точка.
Но и на следующий день, утром, хоть и знал и был готов к тому, что увидит, Игорь испытал тот же минутный шок, царапающий сердце и разум болью.
За два дня они с мужиками справились со всеми скорбными делами, посидели вечером, выпили печальную, и рано утром они уехали, собираясь и в Москве помочь Татьяне Анатольевне. А через три часа он встретил Катю на железнодорожном вокзале.
Игорь увидел ее в первый раз, но узнал сразу. Не явно, но чем-то неуловимым они были с Дашкой похожи. Она первым делом попросила разместить ее как можно ближе к больнице.
– Не хочу к ней такая идти, – объяснила она. – Я уставшая как черт, грязная. В Италии жара, в Москве жара, домой заскочила вещи Дашкины взять, бабулек успокоить – и на поезд, а там еще хуже – грязь, жарища.
Ближайшая гостиница, которую они нашли, оказалась далеко не лучшей, «беззвездной», как назвала ее Катерина. Власов настаивал, чтобы она поселилась в другой, Катя отмахнулась:
– Какая разница! Я все равно буду сюда только спать и мыться приходить. Главное – тут пешком пять минут.
Власов представил Катю Антону Ивановичу, остальному медперсоналу, и они пошли в палату к Дашке. Он знал, какой шок испытает Катя, увидев сестру, но она, молодец, быстро справилась, да и он помог, попросил ее выйти ненадолго. Придвинул стул к самой койке и наклонился совсем близко к Дашке:
– Я уеду сейчас. Приеду на следующей неделе. Денька через три тебя переведут в другую палату. Там можно пользоваться телефоном, я его Кате отдам, в нем твоя симка. Буду звонить тебе часто.
– Тебе же некогда болтать, Власов, зачем часто звонить? – Она смотрела на него внимательно своими синими глазищами, казавшимися на исхудалом, побитом лице огромными.
– Я не стану болтать, буду слушать твой голос, – пояснил он. – Сейчас я тебя поцелую и уйду, а ты мне пообещаешь хорошо себя вести и выполнять все назначения врачей.
– Зуб на выброс! – поклялась Дашка.
– Мне кажется, что с тебя более чем достаточно травм, оставим зубы на месте, – усмехнулся Власов.
И медленно, очень осторожно поцеловал ее в губы, продлив немного поцелуй.
Для Дашки потянулись долгие часы преодоления. Первые несколько суток ее держали на серьезных обезболивающих, поэтому она почти не чувствовала ни боли, ни тела – засыпала, просыпалась, снова засыпала. Катюха находилась рядом постоянно, ухаживала, старалась шутить, как можно больше отвлекать разговорами на нейтральные темы.
– Дашка, давай, что ли, в города поиграем? – бодро предлагала сестра.
– Улан-Удэ, – сразу высказалась Дарья.
– Почему Улан-Удэ? – рассмеялась Катька.
– Там сейчас хорошо, холодно и просто чтобы ты отстала.
– Ну надо же чем-то занять твои мозги! – тормошила ее сестра.
– Почитай вслух политэкономию, я засну сразу же, – выдвигала вариант Дарья.
Ей было нестерпимо жарко, она плавилась под гипсом, и, хоть боли сильной не чувствовала, все тело ныло и стонало. Ей было тошно, немного страшно, и она вредничала.
Через три дня Дарью перевели из интенсивной терапии в реабилитационную палату, в которой лежали еще две женщины. Власов по телефону настаивал на одиночных больничных «апартаментах», но она отказалась: зачем, так веселее будет.
Ей назначили другой режим обезболивания, и вот тут-то пришла и закрепилась надолго дикая боль, такая, что порой темнело в глазах и зубы скрипели. Даша терпела, старалась бороться, не замечать и все порывалась двигаться, переворачиваться, ну хоть садиться для начала.
Власов звонил, как и обещал, каждый день, первый раз через двадцать минут после того, как ее перевезли в другую палату:
– Ну, как ты там?
– Как попавшая в аварию, – пробурчала она.
– Капризничаешь? – понял Власов.
– Жарко, тошно, танцевать хочется, – пожаловалась Дашка.
– Завтра там у вас видео поставят, смотри комедии и мультики, отвлекайся.
Он звонил по два раза в день, знал расписание ее процедур и режим дня. Они разговаривали недолго, иногда Даше приходилось прилагать огромные усилия, чтобы Власов не услышал боли в ее голосе. Он все рвался приехать, но никак не получалось, а Дашка только радовалась этому обстоятельству.
Ей совсем не хотелось, чтобы он видел ее такую – больную, некрасивую, терзаемую болью, с искусанными губами. Она бы и Катьку отослала от себя, но сестра слышать не хотела ничего об этом, и они даже немного поругались.
День на пятый после перевода ногу с вытяжки сняли, и Дашка старалась хоть как-то двигаться под возмущенные Катькины причитания и молчаливое одобрение Антона Ивановича.
Она плохо спала ночами, когда приходила самая трудная, грызущая, изматывающая боль. И тогда начинала перебирать воспоминания, убегая и прячась в них от страха, от тяжелой боли и накатывающей волнами безысходности.
– Дашка, я не успеваю к началу! – позвонила ей Катька, когда прозвенел уже третий звонок, приглашающий зрителей в зал. – Тут неожиданно такой снег повалил, движение встало! По «Авторадио» сказали, что стоит вся Москва! Я, если выберусь из пробки, наверное, домой поеду!
– Езжай! – недовольно пробурчала Дарья. Она бы и сама с удовольствием поехала домой!
Но Катька, сестра дорогая, ей плешь проела этим спектаклем, уговаривала, билеты заранее доставала. И Дарья, с утра одевшись в вечерний наряд, прихватив с собой туфли к нему, прямо с работы отправилась в театр.
Поддерживая в себе недовольство, спектакль не оценила в должной мере, немного посмеялась в особо удачных местах, а ближе к концу первого акта совсем уж притомилась от шумного и перенасыщенного действия на сцене и пошла в антракте в буфет в надежде выпить чаю.
