Ее голос изменился, теперь она говорила тихо и вкрадчиво. Филипп так и остался стоять в дверном проеме. Одно неосторожное движение, неправильное слово – и женщина вскочит и убежит, как испуганный зверек. По крайней мере, так ему показалось.
– Теперь я вас оставлю. Вы не возражаете, госпожа Роза?
Женщина не шевельнулась, все так же глядя на свои руки.
– Если что, я буду в кабинете, первая дверь слева по коридору.
И Филипп остался с пациенткой наедине. С сумасшедшей, которая когда-то была подругой его отца. И которая, возможно, имела отношение к его исчезновению. Филипп не знал, как завести разговор. Нужно было подготовиться заранее, придумать пару слов, какое-то объяснение. Но он не подозревал о том, что его ждет. Он раньше не встречал психически больных людей.
– Госпожа Роза? Вы меня слышите? – начал Филипп.
«Вот глупости, – тут же подумал он. – Естественно, она меня слышит, она сумасшедшая, а не глухая».
Но его слова подействовали, она наконец-то подняла голову.
– Я тебя слышу.
Женщина была прекрасна. Узкое лицо со светлыми глазами и высокими скулами, крупный чувственный рот, светлые локоны, мягкими волнами ниспадавшие на плечи. Яркое лицо, запоминающееся. И Филиппу оно почему-то показалось знакомым. Точно он повстречал давно позабытую возлюбленную.
– Йохен… – Женщина мягко улыбнулась. – Я знала, что ты меня найдешь.
Филипп не стал ее разубеждать. Он сел в кресло напротив женщины, их колени почти соприкасались. Но он сел так близко и скрыл свое имя не потому, что следовал какому-то замыслу. Филиппу хотелось быть к ней ближе. И не хотелось, чтобы она перестала улыбаться.
– Я так долго ждала тебя, – сказала женщина.
– Я долго тебя искал. – Филипп не солгал.
– Теперь ты заберешь меня отсюда? Мы уедем?
Филипп покачал головой:
– Ты же знаешь, что это невозможно.
Аннетт взглянула на него. Эти глаза… Светло-зеленые с темными прожилками. Филиппу казалось, что он уже тысячи раз видел эти глаза.
– Вернер умер. Ты знаешь?
Выражение ее лица ничуть не изменилось. Она словно не услышала его.
«Сколько же ей лет? – думал Филипп. – Отцу пятьдесят пять, но эта женщина кажется намного моложе».
– Я несчастлива здесь, – пожаловалась она.
– Аннетт… – Филипп протянул руку и дотронулся до ее пальцев. – Я пришел, чтобы поговорить с тобой о прошлом. О том, что тогда случилось.
Аннетт вздохнула.
– Мы вместе поехали на озеро, помнишь?
– Нет, этого я не помню. Расскажи мне. Что мы делали у озера?
Она умиротворенно улыбнулась, потом чуть смутилась.
– Мы занимались любовью. Помнишь череп козы? Крестьянин прогнал нас вилами.
– Вилами?
Аннетт отняла руку.
– Ты все позабыл.
Так он дальше не продвинется.
– Ты еще рисуешь? – спросил Филипп, не зная, рисовала ли она вообще когда-нибудь.
Ему говорили, что она художница, но он слышал о ее зрелищных инсталляциях и перформансах. Звериная кровь на обнаженных мужских телах. Симфония самолетных моторов.
Аннетт пожала плечами:
– Я не знаю.
Филиппу показалось, что она вновь уходит в себя. Нужно было поторапливаться. Но о чем он мог еще спросить?
– «Бог бережет для детей его несчастье его. Пусть воздаст Он ему самому, чтобы он это знал», – произнес он.
Никакой реакции. Она тихо запела, мелодия показалась ему знакомой, но Филипп не знал, что это за песня. Может, шлягер, под который она когда-то танцевала с Йохеном.
– Ты сказал, что отвезешь меня к озеру. Но так и не пришел, – пробормотала она.
– Я не мог прийти.
Она все так же умиротворенно улыбалась. И снова у Филиппа возникло странное ощущение, что он уже много раз видел эту женщину. Могут ли воспоминания отцов передаваться детям, как форма ушей или цвет волос?
– Ты не слишком-то меня любил, – прошептала Аннетт.
– Скажи мне, как называлось озеро, к которому мы обычно ездили, – взмолился он.
Аннетт обхватила руками плечи и начала раскачиваться взад-вперед. Она мурлыкала песенку – песенку, которую Филипп знал и не узнавал.
«Это бессмысленно, – подумал он. – Я ничего не выясню, потому что я не могу задать правильные вопросы».
Вставая, он ожидал слез, упреков. Думал, она попытается удержать его. Но женщина даже не заметила его ухода.
Филипп уже подошел к двери, когда вспомнил кое-что еще.
– Что будет второго июля?
Аннетт уже совсем ушла в себя, опустила голову, вперила взгляд в ладони. Он подождал пару секунд, не надеясь на ответ. Аннетт исчезла, осталась только пустая оболочка.
Филипп уже отвернулся, когда она произнесла:
– Это наш день. Годовщина. День, когда ты ко мне вернешься.
Зильке ждала его в коридоре.
– Ну как? – с любопытством спросила она.
Филипп пожал плечами.
– Она не поняла, кто я.
– Госпожа Роза живет в своем собственном мире.
– Она давно тут?
– Очень давно. Дольше, чем я тут работаю. Ее перевели сюда из больницы где-то в начале девяностых. Но когда именно… Это можно проверить по документам.
– Как бы то ни было, больше десяти лет. Долгий срок.
Зильке кивнула.
– Для большинства людей наше учреждение – шлюз между больницей и реальной жизнью. Через пару лет они выписываются отсюда, потому что могут сами себя обслуживать. Но в палате № 5 – самые тяжелые пациенты. Госпоже Розе нужна будет помощь до конца жизни.
– Это ужасно.
Зильке пожала плечами:
– Почему? Нам всем нужна помощь, кому-то больше, кому-то меньше. Если смотреть извне, то ее жизнь действительно может показаться ужасной, но никто из нас не знает, что она чувствует на самом деле. Мне она несчастливой не кажется.
– Она была художницей…
– И до сих пор рисует. Пойдемте, я покажу вам картины, созданные ею на сеансах арт-терапии.
В кабинете девушка достала с полки папку с рисунками – акварелью и цветными карандашами. На всех рисунках прослеживался один и тот же мотив – маленькое круглое озеро. В солнечную погоду, в ливень, днем, ночью. На некоторых рисунках были люди – любовные парочки, семьи, дети. На других озеро оставалось заброшенным, одиноким.
– Что это? – Филипп указал на череп животного, висевший над гладью озера, точно призрак.
