В. Хамраев переспросил: «Прямо-таки преступление?». А что же! — ответил Мироненко. «Германия создавала “армию вторжения”, под штыки поставила несколько миллионов немцев. Армию надо кормить. Вот и поставлял Советский Союз зерно, мясо, молоко…». А до этого, что ж, армию не кормили? И теперь мы даже молоко гнали в цистернах! И как же оно за время пути под стук колес в масло не сбивалось? Интересно, а пиво «Жигулевское» не гнали? Да как же вообще жили немцы до этого договора?
«Создав армию, — вовсе и не желая рассмешить, нас продолжает профессионал-орденоносец, — Германия стала захватывать страны Европы». Не соображает архивариус, что ему могут сказать: во-первых, вы рисуете дело так, словно неизвестно почему Советский Союз бескорыстно снабжал немцев. Это сейчас мы с изумлением слышим, например, что вертолетоносцы «Мистрали» нам вовсе не нужны, их для доказательства своего вселенского альтруизма Кремль заказал только для того, чтобы создать бедным французам рабочие места. А большевики-то умели считать деньги. Их договор с немцами говорил о взаимных поставках. Что ж вы умалчиваете, что Германия со своей стороны тоже поставляла нам крайне необходимую технику, в том числе военную. И какую! От крейсера «Лютцов», который, будучи доведен до ума и получив имя «Петропавловск», сыграл достойную роль в Балтийском море во время великой Отечественной войны, до уникального медицинского оборудования. А сколько станков, танков, самолетов. Немцы уже запланировали войну против Советского Союза и были так уверены в своей молниеносной победе через два-три месяца, что считали эти поставки бесполезными для нас. Это, говорю, во-первых.
Во-вторых, план нападения на Польшу был подписан еще в апреле 1939 года, и через восемь дней после подписания договора с нами немцы обрушились на нее. Так что ж, за эти восемь дней именно на наших хлебах Гитлер и взрастил многомиллионную «армию вторжения»? Да поставки-то наши еще не начались, для них время требовалось. А кто до этого оккупировал Австрию, Чехословакию — не армия, а туристы с альпенштоками? Стыдитесь, батюшка, пороть чушь. Вы же, повторяю, доктор важных наук.
Но доктор уверен еще и в том, что если бы мы не заключили договор с Германией и не приняли в состав Советского Союза Латвию, Литву и Эстонию, то эти три богатыря были бы для нас защитой, и «в случае немецкой агрессии» три могучие армии выступили бы на нашей стороне и грудью встретили захватчиков, «и не было бы никакого внезапного нападения». Ах, какой шанс был упущен!
Но вот война все-таки началась. И мы читаем: «Темпы наступления немецких войск были ошеломляющими». Хотите верьте, читатель, хотите нет, но и это — подарок генеральскому сынку из загробного мира. От упомянутого Солженицына. Именно он писал в своем бесподобном «Архипелаге» о таких темпах — 120 километров в день. Но вот загадка: почему же при таких темпах немцы с их современнейшей по тому времени быстроходной и грозной техникой, сотнями тысяч автомашин, начав вторжение с той же позиции, что Наполеон, и даже на два июньских дня раньше, подобрались к Москве только в конце ноября, а в декабре их уже раздолбали и отбросили от столицы, Наполеон же с его пехтурой и конной тягой был в два раза ошеломительней и в начале сентября оказался уже не около Москвы, а в самой первопрестольной.
Ну а коли немцы так резво наступали, то, естественно, говорит историк, «Советская армия (она называлась Красной. — В. Б.) не отступала — она бежала». Разумеется, с еще большей скоростью — как иначе? «А перед отступающими войсками пулеметные расчеты, которые расстреливали своих же». Об этих расстрелах мы слышим уже тоже лет пятьдесят. Но в вашем грандиозном Госархиве есть хоть один документ хоть об одном расстреле? За такое-то время никто не привел ни одного факта, его нет ни в воспоминаниях, ни в опубликованных письмах фронтовиков, ни в чьих-то подслушанных разговорах? Да вы, архивист, просто пошевелили бы мозгами. Ведь в 41 году отступали до Москвы. А в 42-м до Волги. И что было бы, если отступающих расстреливали бы?
Эта туфта о расстрелах по достоверности то же самое, что столь же многочисленные разговоры о том, будто в начале войны так плохо было с командными кадрами, что полками командовали лейтенанты, дивизиями — капитаны и т. д. Но опять же за все время никто не назвал ни один такой полк, ни одну такую дивизию!
А с клеветой о расстреле своих уже не на Отечественной войне, а в Афганистане в 1989 году выступил в иностранной печати академик Сахаров. Но на съезде народных депутатов он от самих афганцев получил такую взбучку, что не выдержал, замолк…
Вранье же Мироненко о бегстве Красной армии так возмутило товарища В. В. Самарина, что он в интернете бросил ему в лицо «Фальсификатор!» и не поленился, выписал и ткнул в нос доктору выдержки из широко известного у нас военного дневника генерала Ф. Гальдера, начальника Генштаба сухопутных сил Германии. Это записи с 22 июня по 31 июля, за сорок первых дней войны, то есть за то время, когда, по уверению Мироненко, Красная армия драпала особенно лихо. И вот какая музыка там преобладала: «Имели место случаи тактического отхода, признаков же оперативного отхода нет и следа… Войска группы армии “Север” почти на всем фронте отражали танковые контратаки… русские сражаются упорно и ожесточенно… ясно, что русские не думают об отступлении… отходят лишь на отдельных участках… сопротивление фанатически сражающихся русских вызвало у нас большие потери… противник организованно отходит… упорное сопротивление противника… отдельные группы беспрерывно переходят в контратаки… на отдельных участках экипажи танков запираются в машинах и предпочитают сжечь себя вместе с машинами… 22 сд понесла тяжелые потери в результате танковых контратак русских… противник беспрерывно контратакует… намерения отойти на большую глубину нигде не обнаружено… несмотря на отход на отдельных участках, признаков общего отхода не замечено… 11-я танковая и 60-я моторизованная дивизии вынуждены перейти к обороне… противник произвел очень сильную контратаку, на отдельных участках ему удалось даже продвинуться… ожесточенные контратаки…» и т. д. в том же антимироновском духе. Это записи лишь за половину названного срока. И В. Самарин сделал вывод: «Гитлеровский генерал Гальдер честнее и справедливее в отношении Красной армии, чем директор Госархива России, доктор наук, орденоносец Мироненко, сын генерала КГБ». И кто может это опровергнуть?
Не мог умолчать доктор, конечно, о роли Сталина в войне. Она, говорит, «стала для него лично катастрофой». Что такое? Как так? Личная катастрофа политического деятеля, главы государства — это отречение от должности, от поста, как было с царем Николаем; или бегство из страны, как через неделю после нападения немцев бежали из Варшавы все члены правительства Польши; это, наконец, пуля в лоб, кроме которой ничего не оставалось Гитлеру. А Сталин? Привел Красную армию в Берлин, заставил немцев подписать безоговорочную капитуляцию, а сам лично заслужил благодарность своего народа, всего мира да еще и получил звание генералиссимуса, два ордена Победы.
Ах, оказывается, под словом «катастрофа» доктор имел в виду нечто иное, с ним это случается: говорит одно, а надо понимать совсем другое. Ну что ж, среди нынешних докторов разных наук, даже академиков (вспомните Ю. Пивоварова), это довольно распространенный недуг. Мироненко, видите ли, хотел сообщить нам еще одну недавно рассекреченную государственную тайну: в первые дни войны, недели полторы, у Сталина, оказывается, «наступила полная прострация». Ее, мол, породила в душе Сталина ужасная обстановка. О, кто только не мурлыкал об этом! Первым еще в 1956 году — Хрущев в своем бессмертном докладе на ХХ съезде партии, о котором, как теперь установлено, уместно будет сказать словами Михаила Булгакова: «Интереснее всего в этом вранье то, что оно — вранье с первого до последнего слова». Мироненко признается, что Хрущев и подарил ему эту цацку. Но что мог Хрущев знать о тех днях в Москве, если он находился в это время в Киеве или в Тернополе в штабе Юго-Западного направления. Была возможность получить цацку и от пуровского генерала Д. Волкогонова, тот по времени ближе. В 1989 году у этого оборотня вышла ныне давно забытая книги о Сталине, в которой есть глава о первых днях войны, даже так и названная — «Парализующий шок» (Триумф и трагедия, кн. 1, ч. 2, с. 164).
