– Ты пришла из этого фонаря, Гала. Пришла и превратила мою жизнь в ад. Я работал для тебя с утра до ночи, по четырнадцать часов в сутки, а тебе все было мало. Ты говоришь, что никогда не была счастлива. А я был! Я был по-настоящему счастлив, когда был беспечным, смеющимся безо всякой причины. Ты украла у меня все. Душу. Искусство. Меня самого. Если бы не было тебя, Гала, не было бы Великого Дали, Божественного Дали, Дали, которого знают во всем мире… Зато бы был счастливый безумец, живущий своим искусством, морем, небом, скалами Кадакеса. За что мне все это? Ты ведьма! Ведьма! Уйди! Боюсь тебя!
Узнав из газет, что Гала находится при смерти, в Порт-Льигат приехала Сесиль Элюар. Но ни Гала, ни Дали не пожелали ее увидеть. Тома смотрела из окна спальни на уходящую от дома немолодую женщину, ссутулившуюся от горя и отчаяния, и удивлялась жестокосердию этих людей. Вскоре Гала перестала приходить в себя, и Дали со свойственной ему парадоксальностью перебрался в ее спальню. Зная, что конец близок, Дали поручил архитектору подготовить нишу в замке Пуболь для них обоих. В этой нише он предполагал упокоиться рядом с Галой, взяв ее за руку через специально проделанное для этого отверстие в гробу. В последнюю ночь Галы Тома раздела патрона и, укладывая спать, вдруг услышала его громкий шепот:
– Тома, скажи, Гала умирает?
– Да, – коротко ответила сиделка.
– Поставь между нашими кроватями ширму, я ужасно боюсь покойников, – распорядился Дали, поворачиваясь на бок, чтобы предаться сновидениям.
Тома сидела у кровати художника, наблюдая за его мирным сном, когда услышала из-за ширмы хриплый стон и по-русски произнесенное Галой:
– Наконец-то! Это самый счастливый момент в моей жизни.
Тома осторожно заглянула за ширму и увидела, что старуха лежит вытянувшись и широко распахнув остекленевшие глаза. На следующее утро холодное тело Галы было обряжено в ее любимое алое платье от Диор, усажено в «Кадиллак» и перевезено в замок Пуболь, чтобы упокоиться в хрустальном гробу устроенного в подвале склепа. Дали не присутствовал на похоронах. Это зрелище было слишком ужасным для него. Опираясь на руку Томы, он спустился в склеп только через несколько часов после погребения и, глядя на похорошевшее лицо покойной, над которой потрудились лучшие бальзамировщики Испании, обращаясь к жене, проговорил, явно гордясь своим мужеством:
– Посмотри, Гала, я не плачу.
Через неделю после похорон в Пуболь приехала Аманда Лир. Она впорхнула в замок, точно прелестная бабочка, вылупившаяся из кокона. Именно так сказал Сальвадор Дали, заметив ее, идущую мимо бассейна.
– Тома, правда, моя Аманда божественно хороша, точно экзотическая бабочка?
Они расположились на улице, в тени просторной террасы, и ждали, когда воздушное создание приблизится к ним. Дали выпрямил спину, чтобы казаться выше, и сидел в инвалидном кресле, словно на троне. Усы его снова победоносно смотрели в небо, и только Тома знала, каких трудов художнику стоило привести себя в приличный вид. Аманда подошла к креслу и, придерживаясь за обод инвалидной коляски, встала перед Дали на колени. Погладила тонкие старческие пальцы в артритных узлах и тихо проговорила:
– Мне очень жаль. Правда.
Ни один мускул не дрогнул на лице великого мистификатора, в конце жизни ставшего жертвой мистификации. Звенящим голосом он произнес:
– Я любил тебя, Аманда. Очень любил.
– Я тоже любила вас, великий Дали.
Аманда взяла художника за тонкое запястье и что-то вложила в старческую ладонь. Каталонец отдернул руку, словно вещь, которую дала ему Аманда, жгла кожу.
– Мне это больше не нужно, с музами покончено, – с болью проговорил он, рассматривая лежащий на ладони прямоугольный кусочек дерева с хорошо знакомым рисунком. – Я отпускаю тебя. Лети, мой ангел.
Старик царственно поднял руку и слабо кинул деревяшку в кусты жимолости. Аманда поднялась с колен и, не оборачиваясь, летящей походкой устремилась к воротам. Как только тонкая высокая фигурка скрылась за забором, художник бессильно обмяк в кресле. Неловкими пальцами он вытащил из кармана старый потрепанный носок, в котором скрывалось нечто увесистое, и кинул в те же кусты.
– Хочу лечь в постель, – капризно протянул он. – Ну же, Тома!
Сиделка подхватила кресло за ручки и покатила по дорожке.
– Стой! – вдруг закричал Дали. – Иди к кустам и принеси фрагменты волшебного фонаря! Я не могу оставаться один! Рядом со мной обязательно должна быть муза!
Тома покорно исполнила приказание, ибо давно перестала чему-либо удивляться рядом с Дали. Оставив художника дожидаться в кресле, она вернулась и, тщательно осмотрев кусты, подобрала выброшенные вещицы. Вернувшись, протянула старику, но он, не притронувшись к талисманам, скомандовал:
– Поехали к склепу.
Они обогнули дом, подъехали к подвалу, и только тут Дали принял из рук Томы деревяшку и увесистый носок. Поднявшись с кресла, худой и маленький, в широких белых штанах и просторной шелковой рубахе, болтавшейся на нем, словно парашют, он медленно двинулся вниз по ступеням, придерживаясь за стену и опасаясь упасть. Тома последовала за ним, бережно поддерживая под руку.
– Я непременно должен представить тебя Гале, – бормотал Дали. – Тома, ты ей понравишься, ты тоже русская.
Радуясь своей затее, прихрамывая и приволакивая ноги, художник продолжил осторожное движение вниз. Он медленно спустился в склеп, и Тома, поддерживая старика за локоть, покорно следовала за ним. Они подошли к гробу, и старик склонился над прозрачной крышкой из хрусталя.
– Вот, Гала! Посмотри! Я нашел тебе замену, сучка ты мерзкая! Проклятая ведьма, укравшая мою жизнь! Это Тома! Тома! – Дали склонился над гробом, собираясь плюнуть в покойную жену, и вдруг закричал, в ужасе отшатнувшись: – Гала смотрит на меня! Тома! Ведьма открыла глаза и таращит свои бельмы!
Подхватив бьющегося в истерике старика под руку, сиделка повела его прочь из склепа. Торопясь и оскальзываясь на ступеньках, они поднялись наверх. С трудом усадив Дали в инвалидное кресло, Тома покатила художника к дому. Дали мелко дрожал, и его истощенное тело под шелком рубашки словно горело лихорадочным огнем.
– Теперь я не один, у меня есть ты, Тома, – бормотал старик. – Ты – Гала, ты та самая мерзкая ведьма, укравшая у меня жизнь. Храни эти части волшебного фонаря, это то, что нас соединяет. Я сделаю для тебя все, проклятая потаскуха. Ведь я люблю тебя. Как ты меня называла? Ни на что негодный импотент? Конечно, куда мне до твоего Джефа!
Слушая горячечный бред, Тома только сейчас осознала, что приняла на себя роль Галы и стала объектом его жгучей ненависти.
– Ну что вы, сеньор Дали! Я вовсе не Гала, я ваша сиделка, – доброжелательно улыбаясь, принялась объяснять Тома.
