Еще одна анулейская легенда про Людей-co. Это первые люди на земле, те, которых родила Дельфиниха-мать. Они были огромного роста, выше деревьев, такие большие, что лбами доставали до Дома Богов. Люди-co были мудры и терпеливы.
Они быстро научились слушать ветер и понимать море, языки трав, птиц и деревьев. Они нашли огонь и заставили служить себе. Они знали, как делать из букв слова. Трудна была жизнь первых людей на земле, но они никогда не враждовали, не ссорились и во всем помогали друг другу. Они жили так дружно, что темные силы, позавидовав им, наложили заклятье на их детей, и дети их стали малы ростом, и каждые новые рождались все меньше и меньше. Люди-co с высоты своего роста уже не могли разглядеть их. Одно движение Человека-со могло раздавить около десятка его детей и внуков. Чтобы избежать этого, Люди-co замерли. Они так долго лежали и сидели без движения, что в конце концов окаменели. Их тела превратились в камень, камень много веков терпел ветер и воду, порастал мхом и кустарником, покрывался снегом, обливался дождем. Сейчас уже трудно увидеть в очертаниях каменной гряды гигантского человека.
Семерых детей родила Дельфиниха-мать, семь каменных хребтов на Лысом острове. Да, то, что мы называем Хребтом Дракона, тот самый, что висит над морем недалеко от Поселка, — это тоже скелет Человека-со, только поменьше. Когда мы впервые летели над островом на вертолете, то видели разбросанные повсюду каменные нагромождения, хребты, разрезающие лес. С высоты они и впрямь напоминают великана, который лежит на земле, раскинув руки и подогнув колени…
…Я сильно путаюсь и сбиваюсь. Память стирает даже то, что дорого человеку и что он не хочет забывать. И видимо, все-таки милейший Павел Сергеевич колет мне что-то, от чего мозг тупеет и не хочет работать. Отдыхайте, мол, Андрон Михайлович, не тревожьтесь…
Забыл вот рассказать. Прошло недели две, как я покинул Поселок (я уже совсем окреп и мог ходить), и вдруг однажды утром послышался стрекот и шум, еще далекий, странный и знакомый. Он волной надвигался на Город, и в Городе началась паника. Матери хватали детей, уводили в дома, запирали окна и двери, тушили костры и печи. Не прошло и десяти минут, как Город опустел, словно вымер. Я рванулся было на гору убедиться, что не ошибся, что это действительно вертолет, но Зое, прибежавшая с улицы, втолкнула меня в дом, стремительно захлопнув дверь.
— Тушите огонь, громкая птица!
Хота уже потушил огонь в печи и был сейчас невозмутим. Он обнял испуганную Зое и поцеловал ее в макушку, будто с поцелуем желал передать дочери часть своей твердости и спокойствия.
— Это за мной, — растерянно сказал я, понимая, что Лист и Мумука волнуются. Я растерялся, потому что не предполагал, какой переполох поднимет в городе обычный вертолет. Я хотел выйти, но Зое вцепилась мне в руку. В глазах — сплошной ужас. Она лепетала что-то так быстро и взволнованно, что я даже не мог разобрать слов.
В общем, те минуты, за которые летчик мог заметить меня, окажись я на улице, были потеряны, гул мотора утих…
Я стряхнул руку Зое, потому что был зол, но она так смотрела на меня, что стало стыдно.
Город скоро снова ожил, но анулейцы ходили настороженные, притихшие, детей из домов не выпускали, не разводили костров, ничего не обсуждали. Весь день было непривычно тихо, тревожно и как-то грустно. Я понял, что с вертолетом, который здесь называли громкой птицей, связана у анулейцев какая-то давняя беда, переосмысленная и умноженная поколениями, но говорить о нем было нельзя. Я пытался расспросить Зое, но она отмалчивалась. Тогда я пристал к Хоте, и он сказал:
— Не надо вспоминать плохое и говорить об этом вслух, тем более к ночи. Даже если это было давно.
Я не смог добиться от него ни слова. Вертолет еще несколько раз тревожил анулейцев. Чем дольше я здесь жил, тем чаще меня искали. Меня мучила совесть: обо мне волновались в Поселке, и я сильно нарушал покой анулейцев.
Зое как-то после очередного «налета» спросила:
— Ты сказал тогда, что птица прилетает за тобой?
— Да. За мной.
— Она хочет тебя убить?
— Нет, Зое, нет! — Я поцеловал ее. — Это не совсем птица, это… Ну как же объяснить? Это такая машина, вроде той, на которой твой отец делает горшки, только она умеет летать…
— Нет! Ты не знаешь! Она убивает! Она сеет смертоносный туман! Мать моего отца умерла от этого тумана, и ее братья, и ее отец! И много людей, хороших и честных! Громкая птица убивает без разбора, как подлая змея, как голод!
Какая-то страшная страница истории была связана у них с вертолетами. Но кто мог объяснить мне, что произошло на самом деле, если даже упоминание о «громкой птице» заставляло анулейцев дрожать от страха?
— Зое… когда-то давно, может быть, такие птицы принесли вам много горя, но эта птица другая… Ну вот, смотри! У тебя в доме живет рысь, она добрая, ты можешь ее погладить, она ест с руки и помогает вам пасти коз. А в лесу живут злые рыси, одна из них чуть не убила меня! Рыси разные, и птицы разные. Понимаешь?
— Да… — не сразу ответила Зое. — Ты приручил эту громкую птицу?
— Не я… мои друзья. Они волнуются за меня. Думают, что я погиб в лесу, и вот ищут.
— Зачем искать, если погиб?
— Ну… вдруг не погиб. Они надеются.
Зое как-то отодвинулась.
— Они любят тебя.
— Да. Наверное.
— А… там есть женщина, которая тебя любит?
— Нет, Зое, нет. Там никого нет. Только друзья и дельфины…
…Много узнал и увидел я, живя у анулейцев. Хота научил меня лепить горшки. Оказалось, что это очень непросто, и Зое посмеивалась над моей неловкостью и кривобокими кувшинами. Зато, когда получилась более или менее приличная посудина, Зое бережно взяла ее и сказала:
— Оставь это мне. Ты уйдешь, я буду гладить и целовать кувшин, ведь его сделали твои руки.
И тогда я вспоминал, что надо возвращаться.
Еще помню два случайно подслушанных разговора. Первый — Хоты с молодым Вождем.
— Хота, — сказал Вождь сурово, — зачем ты хочешь, чтобы люди считали тебя слепым? Зачем ты притворяешься, что видишь хуже, чем на самом деле?
— О чем ты, мой Вождь?
— Ты знаешь, не лукавь. Твоя дочь и чужеземец.
Хота долго молчал, потом заговорил спокойно и вдумчиво:
— Мы не властны в своем сердце, мой Вождь. Даже ты, даже я. Что уж говорить о юной девушке, души которой впервые коснулась любовь. Разве я своей властью отца или ты, властью закона, сможем остановить движение солнца или ветра? Никогда. Их сердца — как солнце, как ветер. С самого начала я видел, что происходит, но только и смог, что наблюдать за движением их сердец.
— Но он из другой земли! Он, может быть, даже из крысиного народа!
— Чужеземец говорит, что крысиного народа давно не существует. Боги наказали их за злость, и они вымерли. Их теперь даже никто не помнит.
