— А вы? Вы смотрели Ольгу?
— Нет. А почему я, собственно, не должен доверять своим коллегам, к тому же более опытным, чем я…
— Занимающим более высокие должности, лучше скажи!
— А почему бы и нет?! — сорвался на фальцет Альпенгольц. — Должности просто так не занимают, и, зная этих людей, я ни секунды не сомневаюсь, что они, особенно Нелли Кимовна, вполне…
— Ладно, не надо мне про Рябкину сказки рассказывать. Сам разберусь… А неужели вы или кто там еще… лечащий врач, например… не видели, что с плодом что-то не так? — Банда пытался разобраться в системе медицинского наблюдения больницы, чтобы как можно лучше понять механизм возможного преступления. А в том, что дело с Ольгой Сергиенко нечисто, он уже не сомневался.
— Нет. Мы ничего не замечали. Но, как вам сказать… Это дело такое — сегодня все хорошо, все нормально, а завтра… Или даже через минуту…
— Ладно, ясно! — Банда шагнул из палаты, но Альпенгольц вдруг схватил его за рукав:
— Но кто вы? И что вам надо? Почему вы все это у меня выспрашиваете?
— Руки убери! — грубо вырвался Банда. — Смазать бы тебе разок по роже…
— За что? — отшатнулся от него врач, испуганно сверкнув глазами.
— За все хорошее. За то, что так хорошо своих пациенток смотришь. Почему так долго держали здесь Сергиенко?
— Это было распоряжение Нелли Кимовны. Она вообще сама занималась этой больной.
— Так. Интересно, — Банда снова повернулся к врачу. — И что, это так принято — главврачу больницы становиться лечащим врачом какого-нибудь пациента?
— Нет, но вы же сами понимаете — может, это была ее родственница или подруга…
— А показания держать ее на стационарном сохранении были?
— Как вам сказать… Вообще-то нет.
— Я так и думал!
— Но все же сейчас мы любим перестраховываться, лишь бы все обошлось. У Сергиенко наблюдался высокий тонус матки, а это довольно опасная…
— Ладно, понятно, — у Банды больше не оставалось времени выслушивать разглагольствования доктора Альпенгольца.
Он бросился по лестнице наверх, на третий этаж. В родильное отделение…
* * *
Наташка Королькова сидела на посту у палаты новорожденных, грустно поклевывая носом над раскрытой страничкой какого-то иллюстрированного журнала.
Подходило время очередного кормления малышей, а желания развозить их по палатам Наташка не испытывала никакого. Ведь как-никак пошли уже вторые сутки ее бессменного дежурства, и сменять ее до шести вечера, до самого конца дежурства, никто не должен был.
Конечно, приятно сознавать, что в сумочке нежно похрустывают две стодолларовые бумажки, но сил ради них было потрачено все же слишком много…
Накануне Рябкина предупредила:
— Поменяйся дежурствами, мне надо, чтобы ты и эту ночь провела на посту.
И несчастной Наташке ничего не оставалось делать, как попросить напарницу о замене — мол, надо уехать, так я сразу два дня, чтобы побольше потом времени было.
А ночь во время их «мероприятия», о котором никто в больнице не знал, была тревожной. Наташка знала это по предыдущему опыту, поскольку во время ночного кесарева всегда оставалась одна и та же бригада медперсонала, личная команда Рябкиной, в которую входила и сама Наташка.
В общем-то, ее обязанности во время дежурства этой «спецбригады» нельзя было назвать особо сложными. Задача Корольковой состояла в обеспечении полного душевного комфорта Рябкиной и безопасности их общего дела — в коридоре отделения не должна была появиться в эту ночь ни одна роженица, ни кто-либо из непосвященного медперсонала, а самое главное — нужно было быстро и осторожно вынести в нужный момент «груз» по черной лестнице к поджидающей у подъезда машине.
За такие дежурства Наташка с чистой совестью получала свои двести долларов. Столько же ей заплатили и в эту ночь за «сверток», доставленный к стоявшему в условленном месте «Мерседесу» цвета «серый металлик» с баварскими номерами…
Банда ворвался на этаж так неожиданно, что Королькова даже вскрикнула, но все же сумела сразу взять себя в руки:
— Что ты здесь делаешь? Совсем упился что ли? А ну, марш отсюда!
— Заткнись!
Не обращая на нее ни малейшего внимания, Банда бросился к шкафчику с медкартами рожениц, судорожно перебирая стоявшие в нем журналы регистрации.
— Что это значит? — как можно строже воскликнула Наташка, чувствуя, что теряет самообладание Ей почему-то стало вдруг очень страшно. Она не знала еще, чего испугалась, но сердце подсказывало, что произошло нечто важное, что-то такое, что очень круто и бесповоротно изменит всю ее дальнейшую судьбу. И Наташка всеми силами цеплялась за свою привычную роль, будто надеясь, что в этом случае все останется по-прежнему, ничего не разрушится, а Банда вновь превратится в обыкновенного спившегося санитара-импотента, на которого, кстати, сейчас он почему-то был совершенно не похож:
— Что тебе. Банда, здесь надо?
— Где журнал регистрации новорожденных?
— Что ты имеешь в виду?
— Как ты узнаешь, где чей ребенок?
— У каждого есть бирочка…
— Сколько в палате детей?
— Какая тебе разница?
— Ты! — Банда яростно сверкнул глазами, решительно повернувшись к ней всем корпусом — Я спрашиваю, у тебя есть список детей с именами матерей… график кормления… или еще что-нибудь в этом роде?
— Есть. Так бы сразу и сказал… — все, сопротивление было бесполезным. Королькова поняла это и сдалась почти сразу:
— На, держи.
Банда схватил журнал, жадно пробегая глазами последнюю страницу записей.
— Так… Сколько рожениц в отделении?
— Я что тебе, отчитываться должна?
— Говори, бляха!
— Девятнадцать женщин.
— Сколько детей в палате?
— Дай посчитать…
— Где ребенок Сергиенко? Почему он не зарегистрирован у тебя? — он швырнул в нее журнал учета. — Где мальчик, которого родила сегодня ночью Ольга Сергиенко?
— Что тебе надо?
— Я тебя предупреждаю — ты будешь нести ответ за каждое свое слово. Если ты мне хоть разочек соврешь, я из тебя лично, не дожидаясь никакого правосудия, такую отбивную сделаю, что твои органы даже на донорство не сгодятся. Ты поняла, стерва? — тяжело дыша, не стесняясь в выражениях, Банда прижал ее к самой стенке и теперь заглядывал ей в глаза с такой ненавистью и с таким презрением, что в какой-то момент Корольковой показалось, будто сама смерть сверлит ее взглядом из глубины отливавших холодной сталью глаз парня.
