* * *
Рябкиной в кабинете не оказалось. Не появлялся еще на работе и Кварцев. Они отдыхали, видите ли, после трудной ночной операции, после тяжелой «праведной» работы. Банда, когда услышал такой комментарий от лечащих врачей, даже выругался от злобы.
Осознавая, что времени у него осталось крайне мало, что кто-нибудь вот-вот может вызвать милицию, парень понял, что действовать надо, не теряя ни минуты. Ввязываться в выяснение отношений с органами местного правопорядка означало не только засветиться перед ними, но и провалить всю операцию, Он снова вбежал в кабинет Рябкиной, толком не зная, с чего начать поиски. К счастью, долго мучиться над этой проблемой ему не пришлось — на столь лежала раскрытая медицинская карта Ольги Григорьевны Сергиенко. Последняя запись была датирована сегодняшним днем. «Кесарево сечение.
Ребенок — мертворожденный. Состояние матери после операции — нормальное. Плод утилизирован», — было выведено не по-докторски красивым и аккуратным почерком Нелли Кимовны Рябкиной.
Банда быстро пролистал карту. Все записи за последние два месяца, с момента нахождения Ольги в больнице, делались только Рябкиной и Кварцевым.
«Что ж, разберемся на досуге», — подумал Банда, запихивая карту во внутренний карман куртки.
Он окинул взглядом кабинет в надежде отыскать еще что-нибудь интересное, но, кроме сейфа, ничего не привлекло его внимания. А сейф, старинный засыпной сейф ручной работы, поддался бы разве что автогену.
Оставалась последняя надежда на разгадку тайны — морг больницы. И Банда, не мешкая, бросился туда…
* * *
Осень — время унылое.
Нелли Кимовна совсем не любила эту пору года.
Природа теряла многообразие цвета, яркость, буйство и мощь. Небо не привлекало взгляд своей прозрачностью и глубиной, рождавшей столько мечтаний и грез, а висело над самой головой серым грязным потолком, как будто придавливая к земле не только все живое, но даже мысли и чувства. Голые деревья с облетевшими листьями лишались всяческого очарования — сразу становились заметны, бросались в глаза все искривленные и поломанные сучья, и казалось, что они уже больше не тянутся вверх к этому промозглому небу, а как согбенные старухи, жмутся к земле, не в силах выдерживать тяжесть прожитых лет и перенесенных страданий.
Дождь, туман, лужи, слякоть, сырость, промозглый ветер с моря, промокшие туфли…
Какое уж тут «очей очарованье»! Тоска, да и только.
Ее не радовало сегодня даже удачно прокрученное прошлой ночью дело, принесшее очередную пачку долларов. Нет, конечно, деньги нужны, она к ним уже успела привыкнуть и не собиралась отказывать себе во всех тех бытовых мелочах и материальных радостях, благодаря деньгам появившихся в ее жизни.
Но сегодня, разбрызгивая глубокие грязные лужи колесами своей «девятки» на узких одесских улочках по пути в больницу, Рябкина не чувствовала удовольствия, вспоминая о долларах.
Азарт игры, с которым она принялась за этот бизнес, давно прошел. Это поначалу, когда нужно было все организовывать, находить нужных людей, покупать их, отлаживать всю систему и, как в награду за все труды, делить прибыль, милостиво «отстегивая» помощникам определенные суммы, — тогда все это ее радовало. Было по-настоящему приятно выплачивать «премиальные» — она выступала в роли работодателя и благодетеля, имевшего наемных работников. Ей нравилось, как заискивающе смотрели на нее те же Королькова и Кварцев, ожидая, пока хозяйка отсчитает очередную сумму. Отрадно было видеть и радость в их глазах, когда деньги перекочевывали наконец в их руки, и Нелли Кимовна тешилась мыслью о том, что это именно она дарит людям радость, делает их счастливыми. Она — их хозяйка.
Но все эти чувства уже давно отмерли. Теперь она все делала машинально — так, как автоматически работала запущенная ею машина похищения детей.
Похищение…
Было ли ей хоть когда-нибудь стыдно, просыпалась ли у нее совесть, не грызла ли по ночам ее душу? Умела ли она не отводить взгляда, встречаясь с глазами матерей, которым только что сообщили о том, что ребенок родился мертвым? Да, умела! Да, ей не было стыдно! Она просто самореализовывалась, она в конце концов делала свой бизнес, а если кто-то в результате страдал — это, собственно говоря, их проблемы. Азарт выигрыша, наоборот, радовал ее, пока… пока все не надоело.
Была ли она зла или жестока? А почему бы и нет? В конце концов тридцать пять лет — возраст для женщины не такой уж и малый. Она симпатичная, деловая, обеспеченная, главврач больницы, имеет квартиру, машину, деньги — и нет мужа, нет детей. Вечерами дома тоскливо, а по ночам… Хоть волком вой, но природу не обманешь. Она несколько раз даже ухитрялась покупать этих двадцатилетних мальчиков, но, получив свое, тут же выгоняла их безжалостно, стирая их лица из памяти.
Ей хотелось любить, но любить было некого, а ее саму не любил никто. Ей хотелось кому-нибудь дарить свое тепло, свою ласку, свою домовитость, но дарить было некому, и постепенно все это стало превращаться в нечто себе противоположное.
И теперь она была злой, жестокой, бессердечной, безжалостной, мстительной и… все же ждущей чего-то лучшего, мечтающей о простом женском счастье.
«Все бабы как бабы — любят, рожают… А я? Чем я хуже их? Почему они, а не я?» — такие мысли все чаще и чаще приходили ей в голову после тридцати.
Натура у нее нетерпеливая и импульсивная, и черт его знает, что могла бы она натворить в этом своем роддоме, как могла бы отомстить всем этим бесконечным роженицам, если бы не пан Гржимек, подсказавший ей замечательную идею войти в его сверхприбыльный бизнес…
Рябкина въехала на автостоянку у больницы и, нажав кнопку на пульте управления автосигнализацией, направилась к желтому больничному корпусу, в котором находились женские отделения и ее кабинет.
Навстречу ей выбежали две медсестры, и по их возбужденным лицам и нетерпеливой жестикуляции она поняла — что-то случилось.
Что?
Она с трудом поняла, что произошло, а когда поняла, то не поверила. Как? Этот алкаш, этот ханыга — и смеет наводить порядки в ее больнице?
И вдруг она разом все осознала. Она поняла, чего ищет Банда в ее больнице. Она даже могла поклясться, что знает, под чьей «крышей» он работает.
Нелли Кимовна почувствовала, как подкатил к горлу, сжимая его, противный комок страха.
— Где сейчас этот Бондаренко? — спросила она у медсестер дрогнувшим от ужаса голосом.
— В морг побежал, Нелли Кимовна. Он какой-то ненормальный — бегает, кричит, ищет что-то, — затараторили девушки, перебивая друг друга. — Может, вызовем бригаду из психбольницы? У него белая горячка, Нелли Кимовна. Он, наверное, совсем упился. Он же невменяемый. Ему Альпенгольц говорил…
— В морге, значит? — перебила Рябкина, не дослушав. — Хорошо, успокойтесь.
