При этом верно и то, что одними летописями здесь не обойтись уже потому, что их писали не только с вполне определёнными политическими и социальными установками, но и сами летописцы резко выпадали из общей массы как в силу образованности, так и в силу выключения из «обычной» жизни – летописанием занимались ведь монахи.
Синтез же того, что можно извлечь из летописей, из фольклора, из результатов археологических раскопок, позволяет понять, что русский повседневный быт был, как и всякий быт, всяким – в разных социальных слоях, в разное время…
И в целом это был не унылый быт.
Ключевский цитировал Карамзина, которому период после Ярослава Мудрого представлялся временем «скудным делами славы и богатым ничтожными распрями многочисленных властителей, коих тени, обагрённые кровию бедных подданных, мелькают в сумраке веков отдалённых», и Соловьёва, у которого русские люди в те времена «действуют молча, воюют, мирятся, но ни сами себе не скажут, ни летописец от себя не прибавит, за что они воюют, вследствие чего мирятся; …все сидят запершись и думают думу про себя…»… А затем Ключевский возражал собратьям-историкам, что такие эпохи имеют «своё и немаловажное историческое значение» как эпохи переходные, когда «развалины погибшего порядка» перерабатываются «в элементы порядка, после них возникающего»…
Однако это ведь историки потóм делят историю на периоды – «бурные» или «бесплодные», а народ живёт в рамках своей и мировой истории непрерывно… Он сохраняет привычки и традиции и заменяет их лишь тогда, когда они изживут себя, а если они себя не изживают, то и переходят из века в век, оставаясь с народом, их породившим.
При всём при том, Киев конца XII века действительно умалялся, а былые окраины – Новгород, Галич, и особенно – Владимир, вырастали в самостоятельные единицы, претендовавшие на самоуправление, или уже добившиеся его. Особое будущее при этом было у Северо-Восточной Руси, в пределах которой уже жила, ещё не помышляя о ведущей роли, Москва.
Суздальскую землю начал строить, по сути, Юрий Долгорукий, а Андрей Боголюбский хвалился, что населил Суздальскую землю городами и большими сёлами. Но если бы это его стремление не совпадало с устремлениями и планами народной массы, ни о каком многолюдстве Владимиро-Суздальской земли говорить не приходилось бы. Как и до этого, и после, сильный властитель просто оказывался катализатором цивилизационного прогресса.
После убийства Андрея Боголюбского с 1174 по 1176 год во Владимиро-Суздальской земле бушевали усобицы, и лишь в 1176 великое княжение во Владимиро-Суздальской земле принял брат Андрея – 22-летний Дмитрий-Всеволод Юрьевич, известный в русской истории под прозвищем «Большое Гнездо».
Считается, что прозвище он получил по большой семье, и детей у него было, даже по русским меркам, не так уж и мало – восемь сыновей (среди них – будущий новгородский князь Ярослав, отец Александра Невского), да три дочери со звучными русскими именами Всеслава, Верхослава, Сбыслава, и одна с греческим – Елена.
Однако прозвище «Большое гнездо» стóит отнести скорее к политике Всеволода. Она имела вполне общерусский характер, и владимирский князь нередко диктовал свою волю как Южной Руси – Смоленску, Киеву, Рязани, так и «господину Великому Новгороду».
Как отмечал в «Кратком Российском летописце» Ломоносов, Всеволод «вёл войну с Глебом, князем рязанским, с обеих сторон разорительную. Половцев победил неоднократно и был от прочих князей почитаем».
В раннем детстве трёхлетний Всеволод Юрьевич был изгнан единокровным братом Андреем Юрьевичем Боголюбским и вместе с матерью – византийской принцессой Ольгой, нашёл приют в Византии, но вскоре возвратился и с юных лет был вовлечён в политическую деятельность Боголюбского. Когда Боголюбский был подло убит, Всеволод не сразу смог занять владимирский стол, но он его-таки занял позднее.
Вначале на смену Боголюбскому Суздальская земля избрала в преемники его племянников Ярополка и Мстислава Ростиславовичей, а те пригласили своих дядьев Михаила и Всеволода Юрьевичей. Началась распря, во Владимире сел Михаил, отдав Всеволоду Переяславль-Залесский. Но после смерти Михаила владимирцы пригласили на княжество Всеволода.
Как и его погибший брат Андрей Боголюбский, Всеволод опёрся на горожан и «младшую дружину». Он был жёсток со знатью, совершил успешные походы на волжских булгар и мордву и стал сильнейшим русским князем, высоко подняв авторитет владимиро-суздальского великого стола. Одно время он был хорош с будущим князем Галицко-Волынской земли Романом – в «Царственном летописце», сочинении XVI века, изображено, как Роман заставляет своего тестя Рюрика Ростиславовича целовать крест Всеволоду Большое Гнездо и его детям. К сожалению, этот союз, как и вообще все княжеские союзы на Руси, не перерос в государственную унию на базе объединения Владимира, Киева и Галича.
Пожалуй, показательно, что ко времени правления Всеволода относится создание знаменитой русской литературно-исторической эпической поэмы «Слове о полку Игореве», датируемой 1185–1187 годами.
Основу её сюжета составляет неудачный поход новгород-северского князя Игоря Святославича и его брата Всеволода Буй-Тура на половецкого хана Кончака. Само по себе дело было вполне обычным – превентивные походы на степняков имели целью предотвратить их разорительные набеги, но и военная добыча среди целей походов тоже была. В апреле 1185 года Игорь решил попытать счастья и заодно «поискати града Тьмутороканя», однако поход постигла неудача, князь и его брат попали в плен, из которого Игорю в том же году посчастливилось бежать.
Автор «Слова» остался неизвестным, хотя не исключено, что написано оно самим Игорем. В любом случае автор был отлично знаком с общерусской и европейской ситуацией, с княжескими взаимоотношениями, и обладал широким взглядом на события.
Идейным рефреном «Слова» становится, с одной стороны, мысль о гибельности раздоров и усобиц, а с другой стороны – мысль о необходимости единства князей в деле защиты и развития Русской земли.
Автор сетовал, что брат говорит брату: «се моё, а то моё тоже», что князья начинают называть великим малое, а в это время «поганiи со всѣх странъ приходяху съ побѣдами на землю Русскую»…
«Слово…» поимённо обращалось к наиболее могущественным русским князьям, начиная с Всеволода Большое Гнездо, и призывало их «вступить в златые стремена за обиду сего времени, за землю Русскую, за раны Игоревы», «загородить Полю ворота своими острыми стрелами за землю Русскую, за раны Игоревы»…
Сожалея об отсутствии во главе русских войск в походе на Кончака владимирского великого князя, автор «Слова» восклицал: «Великий княже Всеволоде! Ты же можеши Волгу веслы раскропити (вёслами разбрызгать. – С.К.), а Донъ шеломы выльяти (шлемами вычерпать. – С.К.)…», и заключал: «Аже бы ты былъ, то была бы чага по ногатѣ, а кощей по резанѣ…».
«Чага» – это рабыня, «кощей» – раб, а «ногата и резань» – мелкие монеты… Деталь вполне в духе того времени, которое нам никак нельзя идеализировать, но которое нам надо понимать не только в его грубости и низменности, но и в его величии.
