Настя отмахивалась от наставников, ощущая какой-то злой азарт. Как ни странно, но все происходящее постепенно начинало ей нравиться. Да, многое бесило до слез, но, честное слово, молодость и полное владение телом того стоили. Даже большего стоили. Она видела сердитые взгляды, бросаемые дочерью на высокого, симпатичного мужчину, и посмеивалась про себя. Дура ты, Ленка, дура. Обиделась на парня из-за того, что он от тебя шарахнулся, про вампиров узнав? А что он еще мог сделать, если у них там с этими вампирами война? Да ничего! Понимать надо. Он на дочь с тоской поглядывает, понравилась видно здорово. До чего же хорош, слов нет. Дух перехватывает, когда смотришь – мышцы так и играют, жгутами свиваются. С молодостью вернулись и всякие-разные желания, про которые Настя давно забыла. Однако она от этого огорчения не испытывала, совсем даже наоборот. Смотри, Ленка, коли не хочешь, так твоя мама сама этим Ригааном займется, давно никто так не нравился. Нет, отбивать у дочери ухажера бывшая учительница вовсе не собиралась, но если дочь по недомыслию отказывается от него, то грех не подхватить такого симпатягу. Чего ж добру зазря пропадать-то?
На память пришло произошедшее перед тренировкой, и Настя захихикала, не обратив ни малейшего внимания на очередную рану – привыкла к боли. Она, едва дождалась утра, сразу побежала к Машке в комнату. Интересно ведь посмотреть на помолодевшую подругу! Какой она стала? На стук открыла плотного сложения веснушчатая девушка с донельзя растерянной физиономией. Лет восемнадцати на вид, никак не больше.
– Привет, Маш! – расхохоталась Настя. – Теперь поверила?
– Как тут не поверишь, когда вон оно… – проворчала та, огладив себя руками. – Ну, Насть, и дела…
– А ты как думала! Да-алль бы тебе еще пройти, но не надо, наверное. Больно слишком.
Оглянувшись, Настя увидела ковыляющую куда-то вампиршу, узнав в ней одну из горничных дочери.
– Доброе утро, Даяна! – вспомнилось имя красавицы-мулатки, сейчас выглядевшей на удивление отвратительно. – Вы не могли бы принести нам кофе?
– Простите, госпожа… – пошатнулась та, схватившись за стенку. – Я после ночи пыток… Простите, но я на ногах не стою…
– После пыток?! – ужаснулась Настя. – Да кто ж это вас так? За что?!
– Я заслужила, госпожа… – глухо пробормотала мертвенно-бледная критянка. – Я все заслужила. Все правильно. Все справедливо. Ей было так же больно…
– Кому?
– Я потом вам расскажу, госпожа… Простите…
Даяна едва не упала, Настя с Машей бросились к ней и поддержали.
– Может вам помочь дойти до покоев?
– Не надо… Я дойду, немного отдохну и дойду. Прошу вас, госпожа, не надо никого наказывать, я сама во всем виновата…
Подруги долго смотрели вслед ковыляющей по коридору вампирше.
– Она что-то про пытки говорила? – повернулась к Насте Маша. – Это что, правда?
– Здесь все возможно! – скривилась та.
– Ой, мама, куда ж это я попала?
– В сумасшедший дом. Видала вчера, как меня мечами рубили?
– Видала. Жуть! Кровищи море…
– Только раны сразу заживали. Готовят нас с Ленкой ой к каким серьезным делам.
– К каким это? – расширились глаза Маши.
– Да к разным… – вздохнула Настя, скривившись. – Беда у нас на Земле творится. Здешние хотят остановить скотов, весь мир погубить задумавших. А мы помогаем.
– Что ж вы сделать-то можете?
– Многое, – довольно ехидно ухмыльнулась Настя. – Я теперь и сама колдунья не из последних.
С этими словами она поднялась в воздух, немного повисела под потолком и опустилась на пол. Маша смотрела на подругу круглыми глазами, нервно теребя кончик своей косы.
– Идем кофе попьем, – предложила бывшая учительница. – Тут до наших с Леной покоев недалеко, там Сатиа, она такой кофе варит, что слов нет от восхищения.
– А Пелагея Степановна?
– Точно! – хлопнула себя ладонью по лбу Настя. – Бедная, наверное, совсем очумела.
Она оказалась права – пухленькая, невысокая девушка, в которую превратилась вчерашняя старушка, сидела в своей комнате в полной прострации и недоверчиво смотрела в огромное зеркало. Она то и дело подносила к глазам руки, щипала себя, ощупывала, трясла головой, но ничего не менялось.
– Доброе утро, Пелагея Степановна! – хором поздоровались подруги.
– Здравствуйте, деточки, – автоматически отозвалась та. – Ой, а вы кто?
– Я Настя, она – Маша. Тоже вот молодые снова.
– Знать, не сплю я? – растерянно спросила Пелагея.
– Нет, в этом доме еще и не то увидите. Привыкайте, у вас снова вся жизнь впереди. И куда более долгая, чем у человека, лет триста, как минимум.
– Триста?! – ошалело вытаращилась на Настю повариха. – Ох ты ж, боженька… Это кто ж тут хозяином, что такое может? Не Сатана ль?
– Нет, – отрицательно покачала головой бывшая учительница. – Его называют ангелом воздаяния. Он – тот, кто устраивает Страшный Суд. Судья и Палач в одном лице.
– Ангел?! – побледнела Пелагея, перекрестившись. – Уж не тот ли, что в Откровении? Бледный который?
– Он самый… – поежилась Настя. – Он самый. Счастье еще, что не ради Суда к нам пришел. Внучка моя ему нужна.
– Да на что ж ему дите-то?
– Говорит, смену себе из нее растить станет.
– Ох ты ж, Господи! – ужаснулась повариха, прикрыв рот ладонью. – Да разве ж ангелы из людев выходют?
– Он не совсем ангел – он Палач. А Палачи все когда-то были людьми. Так он мне, по крайней мере, объяснил. Но идемте ко мне, кофе хоть попьем. Мне вот-вот на тренировку бежать, опаздывать не хочется, палкой наставник отходит так, что и глаза на лоб полезут.
Подруги с присоединившейся к ним помолодевшей Пелагеей Степановной отправились в покои Лены, куда Настя переселилась еще позавчера, благо места хватало с избытком. Веселее как-то вместе с дочерью. Они попросили Сатиа принести кофе с пирожными и засели в малой гостинной, даже не подозревая о том, что происходило неподалеку, в спальне Леи.
В глазах темнело, дыхание прерывалось, Даяна заставляла себя ковылять из последних сил. Физически раны зажили, но пытки, казалось, выпили из нее саму жизнь. Она сама любила и умела пытать, но того, что творила с ней всю ночь Фумико, и представить себе не могла никогда. Японка, помимо прочего, исхитрялась делать все настолько унизительно для гордой дочери Крита, что порой стыд и отвращение к себе заглушали даже боль. Одновременно Даяна понимала, что по заслугам. Когда до нее вчера вдруг с какой-то пронзительной ясностью дошло, что Лее, над которой она так долго измывалась, было не менее больно и стыдно, в голове критянки как будто что-то взорвалось. Права Сатиа, все по заслугам…
Перед глазами стояло давно забытое прошлое. Настолько далекое, что вампирша никогда и не думала вспоминать о нем. А вот не забылось, никуда не ушло, осталось. И теперь не давало покоя, терзая душу. Да, именно душу, Даяна четко ощущала, что душа к ней вернулась. Именно она, наверное, пробудила то, что люди называют совестью, и чего у вампира не может быть в принципе. Но та же Сатиа ведь не издевалась над всеми подряд, как она сама? Нет, не издевалась. А почему? Непонятно. Наоборот, помогала кому могла среди своих и даже среди людей. А тоже вампир. С чего же началось падение Даяны? Помнила ведь, что в бытность свою человеком, да и в первые вампирские десятилетия, была совсем иной. Увы, родитель ей достался такой, что врагу не пожелаешь. Древний египтянин, жестокий до безумия, почитавший жестокость главным достоинством вампира. Он ломал птенца долго, изощренно, умно, превращая в подобие себя. Поймал Даяну на обиде. Обиде на весь мир, который девушка в глубине сознания считала виновным в доставшихся на ее долю бедах. И начал медленно подталкивать к мести. Впрочем, нечего все на родителя валить, сама хороша. Радостно кинулась мстить невиновным. Не давали покоя глаза первой ее жертвы, девушки-рабыни, купленной на ближайшем рабском рынке – клан Орад, к которому тогда принадлежала Даяна, проживал на среднем востоке, где приобрести раба проблемы не составляло. Почему-то в этих глазах стояла жалость. Жалость к мучителю. Даяна не помнила так ли оно было на самом деле, но сходила с ума от стыда. А вскоре, через какую-то сотню лет, быстро умирающие под пытками люди перестали удовлетворять ее возросшую жестокость, и критянка перешла на самых слабых и молодых вампиров. Причем, почему-то обожала издеваться над женщинами, заставляя их делать противоестественные вещи, ломая и втаптывая в грязь. Все они потом входили в свиту критянки, пытая еще более жестоко, чем она сама. С радостным энтузиазмом пытая.
