Разумеется, подобная написанной выше раскладка ситуации у нас появилась позже. Пока же мы знали одно: Алишер вышел из кустов и на строгий вопрос честно ответил: «Я там писал!» За что был забран в участок и даже сидел уже в обезьяннике. Штраф он при этом платить отказывался, и о присутствующих ментах отзывался не слишком лестно:
— Блин, нашли самого главного преступника в Ялте! — сообщал он Киру. — И главное — самого обеспеченного. А еще мать разнервировать грозятся.
Еще минут пять мы усиленно спорим. Кир пытается убедить меня, что срочно нужно идти в лагерь, чтобы изъять из Меланьевского хранилища какие-то Алишеровские бумажки. Я же считаю, что за свою природную наглость Алишер обязательно будет бит, потому, чем скорее мы извлечем его из рук разгневанных охранников порядка, тем лучше.
— Да послушай же ты, наконец! — Кир хватает меня за плечи, приподымает над землей и несколько раз встряхивает. Удивленно замолкаю. — О, подействовало, — улыбается он. — Теперь буду знать, как извлекать тебя из заготовленной речи. — Так вот, у Алишера есть две волшебные справки, которая мудрая Меланья, отправляясь куда-то с братцем, всегда берет с собой. Во-первых, Алишер косил армию с диагнозом энурез. А во-вторых, после очередных своих приключений парень схлопотал когда-то сотрясение мозга, о чем тоже имеется документальное свидетельство. Понимаешь, к чему я клоню?
— Спасены! — кричу я, хватаю Кира за руку и тащу напролом сквозь колючки с таким видом, будто изначально уверяла в необходимости посетить лагерь, а Кир, значит, отнекивался.
Чуть позже, я нервно курю на крыльце, напряженно глядя в конец переулка, где периодически из-за помойки доносится приглушенный мат и какие-то подозрительные шебуршения. Я ожидаю Кира и Алишерку.
В этот момент вместо ожидаемого штрафа на стол усатый обретает бумажки совсем другого характера.
— Вы хоть думаете, кого и за что забираете?! — негодует Кир. Ныне — серьезный инструктор группы. Вероятно, когда нужно, мой мальчик умеет быть поразительно взрослым. — Он, во-первых, писяющий — на стол, словно важная карта выкладывается первая справка, — Во-вторых — дурак! — справка о сотрясении мозга приземляется аккурат поверх первой.
После некоторых ворчаний и препирательств Алишерку таки выпускают, предварительно заставив написать совершенно дурацкое заявление. Если верить парню, текст оного звучал так:
«Я такой-то такой, тогда-то и там-то писал. Каюсь. Постараюсь больше не повторять. Претензий к правоохранительным органам не имею».
Весело хохочем, обсуждая все это происшествия, бредем, плутая в темноте, в сторону верхней трассы. Меланья уже дважды звонила, возмущенно интересуясь, почему мы не прибыли с оговоренной группой автобусов. Истинные причины Алишер попросил сестре не раскрывать.
— И как вы догадались только, Кирилл Антонович? — тема давно уже обсосана, но Алишеру нравится ликовать, потому он снова и снова возвращается к описаниям происшедшего. — Ведь сразу додумались! Сообразили, чем их приструнить… Во, голова!
Притихший Кир молча смотрит на проносящиеся мимо стекол тормазнутого автобусика лапы ночных деревьев. Без гитары Кир неохотно поддерживает разговор с воспитанниками. Он любит полутона и боится конкретики, потому при детях или молчит, или поет, или глаголет какие-то уж совсем непреложные истины вроде правил установки палатки. Со стороны это кажется силой характера, на самом деле — страх лишится авторитета. К счастью, у меня хватает ума держать эти свою психологические наблюдения при себе.
Автобусик наш тормознутый во всех смыслах. И потому, что в самом начале серпантина мы тормознули его и попросили взять с собой на гору, и потому, что едет он медленно-медленно, тяжело-тяжело, и потому, что водитель никак не может понять, что мы живем на Ай-Петри и все пытается отговорить нас от подъема:
— Завтра бы ехали! У нас там знаете как холодно! Ну зачем на ночь глядя, еще и с девочкой…
— Да мы третий день уже там стоим, а она, — разговорчивый Алишер кивает в мою сторону. — Второй месяц.
Дедушка водитель то ли глуховат, то ли относится к типу людей, которые в приницпе — из-за слабости душевного слуха, а не физического — воспринимают только свои слова. В общем, он все продолжает свои советы.
— Тогда уж сразу в приют идите. Это вроде и гостиница, а по цене — приют… — советует он, и я тут же вспоминаю, что дедушка несколько раз наведывался к нашим горноспасателям, и те, конечно, обещали ему (как и всем) процент от выручки с приведенных к ним клиентов.
— Нет, все-таки вы — Кирилл Антонович — Человечище! — Алишер снова переключается на интересующую его тему. — И ведь догадались же!
Несколько позже, Кир расскажет мне, что догадался не просто так. Не так давно их с приятелем — ни в чем не повинных, но, видимо, чем-то подозрительных — забрали в участок. Позже оказалось — по ошибку. Спрашивали какую-то чушь, про изнасилованных девиц и их заявления. Забранные возмущенно дерзили, забравшие демонстрировали силу и вседозволенность. Кирке тогда досталось крепко, а приятель — допрашивали отдельно — вовремя сориентировался. Едва его первый раз об стенку швыранули, он безумные глаза сделал, свитер задрал и орет:
— Вы что делаете? Видите шов? Я после операции, ясно? Разойдутся швы — гаплык вам тут всем.
И его больше не трогали. В основном морально давили. А шва, между прочим, никакого не было. Он его сходу придумал.
Выпустили их с приятелем тогда также внезапно и без объяснений, как и забрали. Видимо то, что на них собирались повесить, уже кто-то раскрыл… А тактика поведения приятеля Киру запомнилась и понравилась. Тем более, в случае с Алишеркой, ничего придумывать не надо было — ведь на самом деле справки на руках имелись…»
* * *
«День грозно зовет,/ тащит вперед,/ гонит прочь от тебя/ заря./ Путь рубит мосты, / но все-таки ты,/ веришь в меня./ А зря…» — Кир пел, вроде бы всем, но я знала, что признания эти предназначена мне одной. Утром он уходил. Группу надлежало спустить в Ялту и погрузить в автобус вместе с Егоркой и Языком. А Меланья с Киром с послезавтрашнего дня обязаны были предстать перед новым начальством в каком-то детском пансионате на Азовском море, в селе с трудно произносимым названием. Спать никто не собирался. Группа собралась на прощальные посиделки и шансов остаться наедине у нас, кажется, не было. Хотя…
— Не люблю долгих прощаний, — тост этот был бы слишком пафосным, если бы содержал хоть каплю фальши… — Друзья мои, мы встретимся! — говорю и чувствую, как глаза вдруг делаются влажными. — Мы обязательно встретимся! Быть может, двадцать лет спустя, или десять…
«Быть может через сто веков,/ в стране не дураков, а гениев/» — тут же начинает подыгрывать Тальковым Кир. Народ подхватывает. А я жму руки каждому и заверяю в долгосрочной своей преданности. И ухожу, сославшись на плохое самочувствие.
А потом долго еще курю на крыльце и вслушиваюсь в отдаленные:
— Кир, а давай «Все кончается» споем?
