— Боже, и она верит! — хватался за сердце Дмитрий. — Я вам, как человек театра говорю — неплохой сценарий, и всех дел. Люди такого уровня, как владельцы телеканалов в прямые эфиры конкурентов не звонят. Они телевизор не смотрят, у них аллергия на телевидение!
— Точно! — азартно заводилась Алинка. — Не смотрят! Я и сама не смотрю… Но это — в обычное время. А тогда была — революция!!!
Глаза ее горели, лицо светилось и за одно это я готова возлюбить все оранжевое движение разом. Создавать радостные, добрые, одухотворенные лица — серьезное искусство. Но дело даже и не в этом, а в том, что мы дождались, наконец, поколения, нравственные критерии которого не позволяют ему смолчать, когда кто-то подличает. Может, позже окажется, что поколение это было обмануто, также как наши деды когда-то коммунизмом, но….
Важно, прежде всего, то, что эпоха ненавистного мне пофигизма, замешанного на подсознательном страхе, окончилась. Как сказал один великий человек: «Я рад за украинцев — они живут в стране, где для выражения своего нравственного чувства не обязательно садиться в дурдом — это большое благо. Тут господам хохлам, пожалуй, серьезно повезло».
— Потом, когда собрался-таки Верховный Суд, — завершала обычно рассказ Алинка. — Вся страна следила за вещаниями с заседаний. Полились доказательства обвинений в адрес махинаторов, которым и возразить-то было нечего. Ничего толкового они так и не сказали… И суд не закрылся по этому поводу, и прямой эфир не отменили… Вот тогда я почувствовала точно — победа на стороне справедливости. Никто не сможет уже утаить то, как нечестно проводились выборы. Когда Верховный Суд назначил переголосование, мы с бабушкой вместе прыгали до потолка и вмиг высадили все деньги с телефонной карточки, рассылая знакомым СМС с поздравлениями. Вы не представляете, что для страны значило это решение!
Вот такие у нашей девочки были пафосные настроения. Сейчас, когда тема уже не нуждалась в столь широком освещении, Алинка немного печалилась. По всему было видно, что пребывание на Украине оставило в ее душе серьезный след, и что ей очень хочется снова повспоминать те события…
— Эх, рассказала бы я вам, да не стану. Тревожить чужой сон — недостойное занятие. — вворачивает она в ответ на Наташино «мне все равно».
— Не я сплю, а твой здравый смысл спит, Алечка! — обижается Наташа. — А домик, он с любыми блестками выглядит празднично. С фиолетовыми даже более новогодне. И нечего!
— Нечего-нечего-нечего болтать! — в автобусах Марик всегда ездит в кабине водителя и в общих разговорах не участвует. Вступает, лишь когда нужно переключить наше внимание на оргвопросы. — Лучше приготовьтесь к высадке. Тут нет черного хода. Нужно достойно миновать наших юных зрителей…
В этом смысле Марик отнюдь не шабашник, а стопроцентный консервативный профессионал. Категорически не терпит «сценическую грязь». Никогда не позволит, чтобы до спектакля дети увидели людей в костюмах, и потом чувствовали себя обманутыми. Даже понимая, что они всего лишь смотрят спектакль, зрители все равно много хуже воспринимают пьесу, если точно знают, что перед ними не Любопытная Ворона, а та тетя, что поскользнулась, выходя из автобуса.
Потому к высадке готовимся, будто к шпионской вылазке — прячем все примечатлеьные предметы, одеваем на лица нейтральные выражения, замолкаем…
— Ну что, вперед! — командует Марик. — И вечный бой, покой нам только снится!
* * *
В театре все нелогично. Вот в литературе, допустим, обстановка довольно разумная. Редактор — главный враг автора. Мысль понятна и убедительна. По аналогии главным врагом актера должен быть режиссер. Куда там! Эти милые, порой далеко не безобидные создания, на самом деле приносят массу пользы. Актерская песенка «Приветствуем вас, режиссеры, — /хозяева нашей судьбы!» — это не подлизывание, а действительно честное признание. Режиссер опекает нас, и пытается упорядочить, потому всерьез ругаться с ним совершенно не из-зач его. Вообще актер — существо мизерное, и потому враги у него тоже где-то на низших уровнях. Реквизиторши, вечно что-нибудь путающие, звукорежиссеры, с перепою не ту фонограмму врубающие, партнеры забывающие слова. Ну и, конечно же, уборщицы! Особенно елси репетиции проходят не на родных территориях. Уборщица Тома — молодящаяся, окающая бабонька с внушительными бедрами и столь же крутым нравом — по праву считала себя хозяйкой нашей репетиционной площадки. Не знаю уж какие отношения у нашего Марика были с ректоратом университета, в актовом зале которого мы репетировали, но штатная универовская уборщица Тома могла появиться в любое удобное ей время, с кокетливой улыбочкой прокрякать: «Так, мальчики, освобождаем помещение, мне надо убираться!» и мы обязаны были подчиняться. Лишь один раз Томины права были ущемлены — шел спектакль, и ее попросту не пустили в зал. Уверена, если б пустили, Тома бы, ничуть не смущаясь, предъявила бы зрителям свое безапелляционное: «Так мальчики!» Особа была из разряда тех, кто ничего, кроме самой себя и своих дел, не замечает. Больше всех это выводила из себя нашу Наташу.
— Ну что вы кипятитесь! — кряхтя, успокаивал вышеупоминавшийся уже Василий — он же Наф-Наф в нашем утреннике, и лирический герой в серьезном спектакле, с репетиций которого нас и выгоняла уборщица Тома. — Так, неизвестно когда мы бы еще на перекур вышли.
— Ой, не говорите мне ничего! — махала ладонями перед собой Наташа. — Не переношу ее, меня от этого «так, мальчики!» скоро типать начнет… — она очень похоже изображает интонации уборщицы и мы дружно ржем.
— Это она, вероятно, от своего европейского воспитания! — галантно раскланиваясь, заявляет Никифорович. — Во Франции между прочим, если в компании есть хотя бы один мужчина, то ко всем принято обращаться «парни». Вот откуда у Томариных «мальчиков» ноги растут…
— У Томариных мальчиков, вы уж меня извините, ноги растут из тоскующей промежности! — как обычно резко заявляет Людмила. Она же Язвительная Ворона в новогоднем безобразии и злодейка-отравительница, влюбленная в Героя в новой постановке…
— Что ж это тогда за мальчики? — хором прыскаем мы.
Людмила терпеливо расшифровывает мысль:
— Баба мужика давно не знала, потому только особей мальчишеского пола вокруг и замечает. Это ж по глазам видно…
Непроизвольно, бросаю взгляд в наше курительное зеркало. Вдруг в моих глазах тоже длительное воздержание как-то проявляется. Встречаюсь взглядом с Мартышкой — милй разведенкой и моей ровесницей. Видать тоже скрытность своего взгляда проверяет. Понимаем друг друга мгновенно, скептически пересмеиваемся.
— Так что, вы полагаете, если, устранить э-э-э… проблемы Томары, ее хамские набеги на наши репетиции прекратятся? — очень серьезно интересуется Никифорович с неподдельными нотками патриотизма в голосе. — Я, собственно, не по этому профилю, но, если нужно, ради коллектива могу пойти на многое!
Всем известна тяга маленького-щупленького Никифоровича к крупногабаритным особам, потому никто не расценивает его предложение, как подвиг. Одна Наташа всерьез досадует от подобных ситуаций:
