— Ну, что ты молчишь? — Павлик безжалостно выхватывает меня из объятий беспамятства. Трясет с надрывом, нервничает. — Кстати, — это уже деловым тоном, уже без истерики, — Только сейчас вспомнил. Знающие люди мне посоветовали, для опекунского совета справку предоставлять медицинскую с объяснениями, почему пара не может иметь детей. Тебе же напишут там в больнице, что так и так, удалили оперативным вмешательством? — и тут же снова с трагедией в голосе, это уже не по делу, значит можно дальше чувства чувствовать: — Ну что ты молчишь?!
— Павлик, я отключаюсь! Все мне напишут, все, что скажешь, подтвердят, только очень тебя прошу, давай завтра поговорим… Я ж не железная!
Объективный взгляд.
Он бы еще ее тряс, и еще требовал объяснений, если б она не заснула сразу же. Делал бы он это вовсе не из жестокости, а потому что чувствовал — что-то не так, что-то изменилось в Сонечке, кто-то другой владеет теперь ее помыслами. Верить в это, и вообще об этом задумываться Павлику было унизительно. Максимум, что он мог себе позволить, это пытаться получить твердое подтверждение предыдущих договоренностей. А подтверждения были вялые, шаткие, и давая их, Сонечка как бы впадала в оцепенение, и Павлик пытался хоть как-то ее расшевелить, рисуя все новые горизонты, и сам начиная верить в них.
Изначально Павлик и Сонечка говорили об усыновлении ребенка, как о чем-то призрачном. Дескать, поживем вместе, встанем на ноги, вырастим себе стабильность и уверенность, а вот потом пойдем и сделаемся молодыми родителями. Возьмем какую-нибудь двухгодовалую крохотулечку — не меньше, потому что, как считал Павлик, дети только с этого возраста начинают вызывать к себе любовь и симпатии. Изначально о ребенке говорилось даже всегда в сослагательном наклонении. Мол, если бы мы могли вдруг резко встать на ноги, то… Но потом, когда Сонечка явно начала ускользать из рук и планов Павлика, он, подсознательно пытаясь удержать, покорить, вернуть в казавшееся ему подчинение, стал говорить о будущей семье все вразумительнее, и даже в консультационный центр Сонечку повел, щеголяя серьезностью своих намерений.
Вообще, для бедняги-Павлика все сейчас рушилось. Он так устал когда-то от своей роли при Марине, что, встретив Сонечку — такую непохожую, такую милую, такую спокойную, мудрую и правильную, — тут же решил измениться и начать жизнь по-новому. Для Марины он всегда был не слишком любимым мальчиком для интимных встреч, без всякой душевной близости. Уверившись в этом окончательно, Павлик испытал мощнейший приступ боли где-то в районе самолюбия и решил, во что бы то ни стало, избегать впредь подобных ситуаций. Сонечка — смешная, маленькая, впервые увиденная в трамвае — сразу показалась идеальным вариантом. Павлик подошел познакомиться и мгновенно понял, что не ошибся. Женщина с очень тяжелой судьбой, Сонечка не сломалась, а, вопреки всему, осталась веселая и… ласковая. Павлик решил измениться, / быть подстать, чтобы стать/, и сознательно выстроить свою персональную идиллию. Немножко назло Марине, немножко в пику сестрам — одна разведена, другая мужа презирает, обе высмеивают Пашенькины идеалистические наклонности и считают, что благополучных семей нынче не бывает. А вообще — в подражание отцу, который по сей день жил с матерью в согласии, а всех остальных обитателей квартиры старался опекать и поддерживать. В общем, Павлик экстренно принялся менять свой образ жизни. Из беззаботных gеймеров, следящих за посетителями игрового зала, он легко вырвался в менеджеры по торговле. Хозяева фирмы всегда поощряли энтузиазм молодых кадров. Продажа компьютерной техники оказалась Павлику вполне оп зубам и очень скоро его стали хвалить и вешать на доску почета, как лучшего продавца-консультанта недели. Павлику казалось, что в перспективе у него большие заработки. Он радовался сам и делился с Сонечкой планами о золотых горах. Она виделась ему, Павлику, женщиной, с которой возможно создать все им задуманное. Такой и должна, по его мнению, быть жена: милой, но не безумно красивой, веселой, но уже без девичей ветрености, не слишком счастливой в прошлой жизни, кроткой и немножко глупенькой… М-да, Павлик совершенно не знал настоящую Сонечку. Отчасти — потому что и не хотел знать, довольствуясь устраивающим его, придуманным образом, отчасти потому, что она искусно маскировалась, на каждом шагу выдумывая, и сама веря в эти свои выдумки.
Например, про операцию и невозможность иметь детей. То есть сам факт, конечно был правдою, но произошло все это очень давно. Еще до периода раннего и неудачного Сонечкиного замужества…
Его звали Владленом и это имя очень раздражало ее. Она называла Владиком, а в порыве ехидства — Леночкой. У них была 14– летняя разница в возрасте и это поначалу удивительным образом ни на чем не сказывалось. Ну, интересы там общие, друзья, разговоры. Вечерами Владик оттягивался по дешевым кофейням с компанией неформалов, днем — неузнаваемо изменившийся, обедал в дорогих ресторанах с партнерами по кооперативу. Он был парень с головой, вдобавок — чей-то там сын, потому любые начинания казались относительно безопасными, и умные люди пригласили его в совладельцы кооператива. Кстати, Сонечка так до сих пор и не уяснила, кем именно является ее бывший тесть и если б ее спросили о нем, ответила бы: «душевный старичок с носовым платком за поясом желтого домашнего халата».
Как они познакомились, никто не помнит. Впервые Сонечка отметила для себя его существование, когда узнала его возраст.
— Я вчера узнала, сколько Альбиносу лет, и охренела! — заухала филином Женечка ей в уши. — Прикинь, 31!!! А я его за пивом послать позавчера пыталась.
— А он? — Сонечка спрашивала больше, чтоб поддержать компанию, чем из интереса.
— А он послал меня. Вежливо, правда. Но вполне уверенно. Я хотела обидеться, а потом узнала, сколько ему лет и успокоилась. Мы таких старых пианэров не трогаем, да? — Женька запыхтела, показывая, что смеется.
Грузная Женька в то время ходила потертой джинсе, шокировала всех матами и хриплым мужским голосом, громко хохотала и разговаривала только сленгом. Сонечка в то время обожала все яркое, посему такая Женя была ей очень по душе. Сама же Сафо — так она величала себя в те годы — претендовала на экстравагантность, носила высоченные каблуки и зеленоватые пряди волос, курила трубку, щеголяла в юбчонках самого легкомысленного фасона — то узких и слишком коротких, то таких, что взлетают до плеч от малейшего дуновения ветра, — и всегда расстегивала пару лишних пуговиц на вороте рубашки. Собственно, такой она Владлену и запомнилась. В какой-то вечер устроили мини-танцы, Сонечка, со всем подаренным ей природой артистизмом, кинулась отыгрывать и, в результате, уже через час сидела вдвоем с этим самым Альбиносом или «старым пианэром» в каком-то полуподвальном ресторанчике с живым оркестром и отдельными кабинками вокруг столиков.
Он ей очень понравился в этот вечер. Наедине — растерянный, внимательный, с блеском явной заинтересованности в больших голубых глазах, подающий интересные темы и обхаживающий. При посторонних — уверенный, даже резкий, элегантный и снисходительный. Возможно таким он и был обычно, просто Сонечка его слабо помнила. А вот он помнил ее хорошо. Помнил, когда и в чем была одета, когда и с кем уходила из кафе…
