— Павлик! — я выныриваю из противокомариного укрытия и стучу Павлушу по плечу. Он всегда очень странно спит — как-то болезненно. Откинувшись головой далеко за подушку, с приоткрытым ртом и периодически нервно вздрагивая. Раньше я жалела его, поправляла, переворачивала, укутывала… Сейчас испытываю даже что-то вроде раздражения, мол «ему-то что неймется? у него-то какое право есть на столь страдальческий вид»?! — Павлик! Слушай меня… — шепот мой отдает неприкрытым отчаянием и ужасом. — Завтра я не могу — завтра работаю. А вот послезавтра. Если одна вещь за завтрашний вечер не изменится, обещаю — мы послезавтра поедем смотреть детей. Ты слышишь? — я трясу его уже слишком сильно и он просыпается. — Слышишь? — повторяю. — Если ничего не изменится, то послезавтра. Обещаю!
* * *
Утро началось с рэгги. Мой давний способ предсказывать себе день на этот раз сулит нечто пугающее: «Научилась драться за придуманную честь, / Научилась пить, когда хочется есть… /Научилась играть на ржавой трубе, / Покупать весь мир, не спросясь о цене…» — мощно и насмешливо поет Ольга Арефьева. М-да, похоже, сегодня мне предстоит быть взрослой и сильною…
Вообще, это гадание частенько ошибается, но я не корю его за это и все равно прислушиваюсь. Каждая выдумка имеет права на своих почитателей. Способ предсказания прост: каждое утро меня будит будильник компьютера, запрограммированный так, что берет любую, какую хочет, песню с винчестера (а уж винчестер у меня забит, будь здоров!) и включает ее на полную громкость. Едва обнаружив в компе такую возможность (я вообще не в ладах с техникой, но тут, умничка, умудрилась разобраться), сразу решила загадывать: о чем пробуждающая меня песня сообщит — таким и будет мой следующий день.
— Так нельзя, Сонечка, — серьезно сокрушался Павлик. — Ты заранее себя настраиваешь на плохое. Ведь подбор песен у тебя специфический — сплошь советский рок, то есть сплошная депрессия. Давай я внесу в плэй-лист хорошей электронной музыки, или психодела какого-нибудь…
— Не стоит, милый, — противилась я. — Услышу такое и решу, что день пройдет, как у робота. Твою музыку можно слушать, мою — нужно. — блистала я, и тут же осознавала свое воровство, смущалась и признавалась: — Это я у Башлачева украла. Он когда из Череповца в столичную жизнь выехал, его между Москвой и Питером разрывали. А он говорил: «В Москве можно жить, а в Ленинграде — нужно». Да ты не волнуйся, и среди моей музыки полно добрых прогнозов. — я тут же принялась гадать Павлику, методом тыка включая отрывки из всевозможных вещей. И Павлуша сразу повеселел, и даже одобрил мои забавы, потому что, на вопрос «Что на работе?» наш компьютер ответил песней БГ, пропев: «Через дырку в небесах/ Въехал белый Мерседес, /Всем раздал по три рубля и проехал мимо…» Павлика это очень обнадежило…
В принципе, Ольга Арефьева угадала. Сначала я отстаивала перед Павликом право ночевать сегодня без него, потом разговаривала сама с собой, а точнее, с записанным моим голосом сообщением автоответчика, вымаливая у него разрешения опоздать на работу, потом подверглась нападению глупых шуточек таксиста: «Хи-хи, так опаздываешь, а нам все светофоры красные. Это ты согрешила сегодня. Точно! Хи-хи… Это любимый тебя задержал, не иначе. Хи-хи-хи…» После трехкратного повторения таких шуточек пришлось мягко напомнить, что с женщинами моего возраста о «любимых» не говорят, а на «ты» переходят только после брудершафта, которого у нас никогда не будет и не было. На работу я примчалась вся взъерошенная, и скурила четыре сигареты разом, чтобы прийти в норму.
— София, тебя вызывают к начальству, — не успела ступить на порог, как была морально травмирована. Ромочка понимающе разводит руками и комментирует. — Пока ты была в отгуле, кто-то принес прайсы с удобными ценами, Александра Григорьевна под впечатлением… Вероятно, попросит тебя утвердить.
— Мать мою за ногу! — неприлично выругалась я, чем повергла коллег в невероятное смущение. Вообще-то они были классным коллективом. Все профи, все орлы, все — личности. Матерая команда, сплоченная десятилетней совместной деятельностью. Отличные ребята, с такими бы дружить, критиковать начальство, устраивать бунт и усовершенствовать процесс деятельности фирмы. Увы, ничего подобного у меня с ними получиться не могло…
И не только из-за разницы в статусах. Я давно поняла, что любой рабочий коллектив — это все равно люди, объединенные не по собственному желанию, а волей судьбы, и потому ни о какой полной солидарности речи быть не может. Вообще странная общность — коллеги. Видимся каждый день, плотно взаимодействуем и при этом совсем-совсем ничего друг о друге не знаем. Потому что общаемся — поверхностно. Если не по работе, то фишками, фишечками, прикольчиками — главное, чтобы слушалось легко. А на душе у каждого при этом по неподъемному грузу, в сердце — по трещине, в мозгу — потрясающая глубина мысли… Но этим — не обмениваемся. Это — личное. И всякий раз, попадая на новые работы, я всегда страдаю от таких законов. Потому что я — существо коллективное. «Вы — мой народ!» — мысленно говорю каждой новой группе, к которой пристану (не от «приставать», а от «пристань»). И принимаюсь сразу хлопотать, оберегать, доверять, узнавать, веселить… В общем, принимать близко к сердцу. И рано или поздно, оказывается, что зря. Что я даже пугаю людей и отталкиваю этой своей привязчивостью. И это всякий раз больно и несправедливо до нежелания жить.
— Сонечка, ты, как ребенок, обижаешься на устройство мира! — посмеивался Павлуша, когда я немножко жаловалась. — Нет толку от твоих переживаний. Меняй запросы к коллективу и все станет хорошо.
— Правильно, Сонычко, — говорил в ответ на мои излияния Боренька. — Коллектив долго работающих вместе людей — сплошь фальшивая, лживая штука. В глаза улыбаются, за спиной интригуют… Если ты понимаешь это, то на фига туда лезешь? Бросай систему, общайся лишь с теми, кто действительно «твой народ», и будешь жить гармонично…
Ни те, ни другие советы мне не подходили. Я хотела работать «в системе» — то есть в отлаженной, солидной компании, — и при этом не считала детством свои взгляды на необходимость полной открытости внутри коллектива. Потому всегда пыталась расшевелить, сплотить, а в результате — лезла в душу и наживала мнение, мол «Карпова, по меньшей мере, слегка не в себе». Зная за собой такую особенность, в этом новом коллективе я старалась быть как можно сдержаннее. В общем, это получалось, но лишало меня, по крайней мере, половины возможного удовольствия от работы. Ведь люди-то все были яркие и интересные…
— А это наш коллектив. — принимая на работу, Александра Григорьевна завела меня в просторную, приятно обставленную светлую комнату. — Шесть мальчиков и пять девочек. Будешь сидеть с ними в комнате. Прошу любить и жаловать.
Все здесь были молоды — самому старшему 37 лет, — ухожены и приветливы. Все разговаривали по телефонам и не выпускали из рук мыши компьютеров. Иногда, выходя покурить, я боролась с искушением внезапно вернуться в комнату. Мне так хотелось увидеть коллег настоящими…
— Скажи, у вас всегда так? — теребила я Ромочку.
— Как? — он испугано поправлял очки и настораживался. — Серьезно? Да нет… Иногда так, а иногда как нападет что-то, так сходим с ума потихонечку. Вон к Михаилу как-то подсела клиентка — милая такая девушка, робкая, боязливая… А я смотрю и прозреваю. Знаю я эту клиентку, сестра она мне родная. Дай, думаю, пошучу. Беру, по внутренней связи Михаилу шлю сообщение. Представь, сидит недоверчивая такая барышня — первый раз в жизни самостоятельно куда-то деньги вложить собирается. И боязно, и неловко показаться трусихою. Пришла сама, потому что втайне от меня и родителей собиралась квартиру снять. И деньги-то не ее, а хахаля, который метит в яппи, и потому с работы не отлучается. И квартиру нужно подыскать правильную, недорогую, но хорошую. А она и близко понятия не имеет, где белое, где черное, и знает прекрасно об этой своей бестолковости и боится ее… И вот, смотрит она пристально в экран монитора полчаса назад разговаривавшего с нею агента по недвижимости, слушает его предложения, а сама все в цифры на экране поглядывает — вдруг что-то этот агент не то говорит, вдруг что-то себе выкручивает… И тут, сама по себе, на экране появляется отчетливая надпись: «Лара, не слушайте его, он — терминатор!». Сестра моя бледнеет и чуть не падает в обморок. Михаил бросает взгляд на экран и чувствует, что лопнет сейчас — с одной стороны от смеха, с другой — от негодования: клиентка и так не в себе, а я ее еще и спугнуть пытаюсь. Ну, тут я, ясное дело встал: «Что ж ты, — говорю, — сестричка, за столько лет не удосужилась узнать название агентства, где я работаю?» Долго смеялись все, даже Александра Григорьевна вышла ругаться, но потом узнала, в чем дело, и побежала к себе в директорскую отсмеиваться… Так что, всякое бывает. Не всегда мы такие заработавшиеся…
