— Короче, с первого числа запускаем рекламную компанию продолжения книги. Само продолжение выпустим его где-то еще через месяц, и…
Эта единственная не витиеватая фраза, произнесенная Геннадием, моментально привела Сонеку в чувства.
— Невозможно! — подала голос она. — Я не окончу книгу так скоро. Я не…
Геннадий вопросительно глянул на Лилию:
— Окончит, меры уже приняты, — твердо произнесла та. — Люди с завтрашнего дня включатся в работу. Я еще не успела рассказать автору…
— А рекламную компанию нельзя запускать хотя бы просто из суеверных соображений. Сглазим ведь, и ничего не напишется…
— Ха-ха, теперь, понимаешь, киска, отчего я хотел работать с профессионалами? — Геннадий попросту игнорировал наличие Сонечки. — Я предупреждал… С бабой в возе кобыла еле едет!
— Ну что ты, любой профессионал был бы такой же бабой! — заворковала Лиличка, видимо, давно привыкшая к такой манере применения поговорок. — И потом, профессионал ни за что не выглядел бы так мило и естественно. Все в норме, все получается… Не придавай значения первой реакции… Мы ее быстренько подрихтуем… Сафо — настоящий клад. Она никогда не была категоричной…
Они говорили о Сонечке так, будто никакой Сонечки рядом с ними не было, обсуждали нюансы будущих планов и поминутно таинственно перемигивались. Сафо бестолково переводила взгляд с одного на другую и все никак не могла понять, к чему этот цирк. Если людям нужно поговорить друг с другом — пусть уединяются и разговаривают. К чему делать вид, будто от мнения Сафо что-то зависит, если к ней тут не просто не прислушиваются, а даже демонстративно не замечают ее реплик…
— Ну что, Сафо, нас ждут великие дела! — в процессе разговора, Лилия небрежно черкала в блокноте что-то о поставленных Геннадием задачах. Теперь она, улыбаясь, трясла блокнотом в воздухе и показывала на него Сонечке, как младенцу показывают на погремушку. — Верю в твои возможности, детка. Мы победим!
— Надеюсь, ни у кого нет вопросов или возражений? — Геннадий состроил хитрую физиономию и глянул Сонечке в глаза. Она промолчала, никак не отреагировав. — Ну, вот и отлично. — он рванул на себя ручки кресла, отчего стремительно поднялся. — У меня, девоньки, хронический таймаут, так что совещание объявляю закрытым… Жду результатов.
«Какие сильные нужно иметь руки, чтоб поднимать такое крупное тело», — совершенно не в тему подумалось Сонечке. И тут же вспомнились другие руки, ничуть не менее сильные, обнимающие, нужные. Это были руки из прошлого, руки, утерянные безвозвратно и сознательно. Руки, с обладателем которых Сонечка никогда не смогла бы вместе жить, а просто встречаться устала и считала бессмысленным. Вообще, она часто вспоминала Бореньку. И всякий раз злилась на себя за эти воспоминания. Никаких чувств она к нему давно уже не испытывала. Воспоминания отдавали тоской не по Бореньке, а в принципе по наличию рядом кого-то родного и важного. В общем, кроме несвободы, Сонечку еще серьезно тяготило одиночество. Но менять она ничего не собиралась. Ждала подарков судьбы и праздников, а может, и впрямь слишком сильно была загружена мыслями о работе и прочей дуростью.
* * *
Кусочек мысленного дневника:
Надо было сразу кричать «Не-е-ет!». Возражать, требовать отмены всех договоренностей… А самое правильное: не нужно было подписывать бумаги и во всю эту авантюру вмешиваться. Но сейчас поздно уже сожалеть о прошлом. Подружиться бы с будущим…
Нет, я не оттого подчиняюсь всем их выдумкам, что слабохарактерна. Немало было в прошлой жизни моментов, когда и ругалась, и посуду била и непременно оттаивала. Но тогда — воевала за справедливость. А тут, как ни гляди — справедливость на их стороне. На очередной звонок с предложением писать книгу о Марине ответила согласием? Согласием.
Договор о том, что обязуешься два года работать в конторе Геннадия, подписывала? Подписывала. Так что не имею никаких аргументов, чтоб спорить. Они ж не просто с потолка несусветные сроки берут, они же ставят задачи и подробно расписывают план их выполнения. А то, что этот план всякие проблески личности во мне давит — это уж не их проблемы… И, понимая это, лезть на рожон я не могу.
Это как в том анекдоте, когда обычный пользователь пристает к программисту: «Я вот написал программу, а она не работает! В чем ошибка? В чем?», а ему безапелляционно отвечают: «В ДНК!». Так и со мной. Ничего толкового взамен боссовских завихрений предложить не могу, потому не могу отскандалиться по-человечески. На генетическом уровне где-то сидит эта никчемная и мешающая во многом страсть к справедливости.
Но сейчас слишком поздно, чтоб оправдываться и пытаться объяснить собственную пассивность врожденной интеллигентностью. К тому же, это совсем не оправдание. Плевать нужно на все эти неловкости. Плевать и действовать, пока меня окончательно не превратили в торговую марку, в имя, лишенное всякого содержимого. Кстати, в смысле времени тоже поздно — два часа ночи. Лежу, вслушиваюсь в тиканье часов, жду утра. Зачем? Да чтоб пойти и высказать все накипевшее. Решилась, наконец.
Нет, Лилия ничего не решит. Она лишь запутает меня окончательно своими доводами… Идти нужно сразу к Геннадию. По утрам, он, вроде, всегда на вилле. Выберу момент, выскажусь…
— Или я, или ваши методы работы! — сообщу с порога. — Мои условия чисты и обыкновенны. Никаких литературных наемников. Или книгу пишу я, или они. Во втором случае я не согласна подписывать ее своим именем и представлять журналистам, как продолжение своей первой книги. Почему? Да потому что это нечестно! Первая книга писалась на одном дыхании. Я выходила пройтись по аллейкам виллы, сидела в тени, а в мыслях зрели, зрели, зрели предложения. Едва я доходила до компьютера, они градом ссыпались в текст. Уже сочные, уже спелые, уже собранные в то, что необходимо было рассказать людям о таком уникальном человеке, как Марина. Я знала, что хочу поведать читателю… Я чувствовала в этом свой долг. Вы приносили материал. Спасибо… Действительно сенсационный, но успех книги не только в нем. В повести удалось показать Марину живой, настоящей, со всеми чудаковатостями и недостатками, с эгоистичными смешными выкрутасами и очаровательными слабостями… Именно поэтому книга стала лучшей из всего, написанного о Марине. Ведь не счесть было сразу после ее смерти всевозможных статеек и расследований о поэте-самоубийце. Помните? И что? Ни одна статья не запомнилась, а наша повесть — стреляет до сих пор. И не столько из-за того, что в ней написано, сколько потому, что Марина там — человек, а не каменный лирический герой. Это много и важно, поймите. И получилось это только благодаря напавшему на меня во время написания вдохновению. Сейчас его нет. Все, что могла сказать о Марине, я уже высказала… Судьба изложена, характер выписан… Никакими подписями в договорах, никакими штрафами или увеличениями гонораров это не исправить. То, что вы решили сделать на последнем совещании — кощунство. Нельзя нанимать людей, чтоб они под моим руководством писали книгу. Какими бы талантливыми ни были эти ребята. Наличие посредников между мной и текстом убьет все мои творческие порывы, а наличие начальствующей головы — все возможные таланты этих ребят. Что? Многие авторы так сейчас пишут? А вы читали их книги? Там нет души, одни технологии… Что? Я обязалась в течение двух лет… Помню, но не буду… Все равно я добьюсь своего…. И скажите, чтоб перестали копать могилу удаву! Он еще жив и расстраивается от таких намеков. Ваши бы, Геннадий, сильные руки, да в мирное русло… «Жизнь стоит того, чтобы не быть сволочью», а «любовь — того, чтобы ждать»…
