Часть первая
Кабаре
И тут я в неё поверила.
Поверила, несмотря на пафосный антураж и передранное у Вертинского название кабаре. Поверила и… испугалась, хотя слыла нынче девушкой решительной, охочей до любых яркостей, а, «если что», бьющей в морду не задумываясь. Было бы, куда бить — била бы. А так
изувечила все зеркала
пытаясь начистить рыло
тому, кто виновен в том,
что будет с тобой и было…
Ну, зачем я сюда пошла? Очередные попытки взглянуть на происходящее здраво и со стороны не принесли ни капли ясности:
Чернокожие красавцы в ярких набедренных повязках насмешливо поигрывают разрисованными мускулами. Они разносят на высокоподнятых подносах причудливую всячину, и беспардонно строят глазки клиенткам. Отборные официантки неземной степени обнажённости порхают между столиками. А я смотрю в воспалённые глаза сидящей передо мной цыганки, верю во всю ее мистику, и не могу совладать с внутренней дрожью.
— Неземная степень обнажённости? Это как? — Ринка сидит спиной к стойке, потому гадалку ещё не видит. Продолжает беседу, перекрикивая музыку и ёрничая по поводу последних моих высказываний, — Кожу с них, что ли, содрали? Или скальпы посковыривали? Ты, Марина, всё романтизируешь. Обычные бабы, красивые, блестками измазанные. Ходят, сиськами трясут, деньгу сшибают. А мы тут сидим, как дуры, комплексы у себя вырабатываем… Ну, где же ваша Мадам? — Ринка капризно передёргивает плечом и требовательно разворачивается к стойке, — Ой, — осекается она, тоже встретившись взглядом с цыганкой.
Расписанный под гжельский сосуд бледноликий бармен с аккуратно выщипанными бровями отходит в сторону, окончательно уступая место хозяйке заведения.
— Мадам? Мадам — это вы? — Ринка явно в смятении.
Цыганка высокомерно кивает, обтирает свободную руку о широченную юбку, ещё цепче впивается взглядом. И вдруг сложенные клювом губы расплываются в гротескной, поблёскивающей золотом, улыбке.
— От Димы? — Мадам широким жестом прикладывает руку к груди и скрипит умилённо, — Пришли всё-таки? Он знал, что придёте. Сказывал. Я и сама знала, подарок его в руках сегодня так и вертится… Ладно, к делу. Он просил — я погадаю…
Господи, как? Как это Господи? Узнала, хотя видит впервые, знала, что захотим погадать, подарок какой-то… Но ведь Димка не мог с ней сегодня разговаривать, не мог!!! Как?!
— Он мог ещё в прошлый приезд предупредить её, что отправит нас сюда и описать, как мы выглядим, — одними губами шепчет Ринка. Её задача — не дать мне сойти с ума. — Не ведись! — приказывает она.
Я «ведусь», причем даже не на сам факт узнавания. «Повелась» еще, когда за стеклянной дверью подсобки увидела стремительно несущийся по коридору силуэт гадалки. Гремя всеми встречающимися на пути препятствиями — /двери вдруг заляскали,/будто у гостиницы не попадает зуб на зуб/, — Мадам приближалась, прижимая к груди то, о значении чего знать никак не могла и не должна была …
— Да, для вас, Марина, есть от него кое-что… Весточка из мира мертвых, так сказать… — цыганка склоняется в шутовском поклоне, — Он просил, я передаю… — тараторит из-под иссиня-чёрной чёлки.
Не прекращая ритмично, словно напёрсточник, переставлять фужеры, бармен бросает выразительный взгляд официантке, и через секунду передо мной вырастает миниатюрная вазочка с водой.
Мадам отрывает руку от груди и ставит в вазу огромную чёрную розу. Лепестки, сплотившиеся в бутон, почтительно склоняются в мою сторону.
Неконтролируемый поток воспоминаний, в дальнейшем НПВ.
— Димка, в который раз? Не выдумывай, так легко тебе от нас не отделаться… — пытаюсь улыбаться, хриплю стандартным набором обадривающих фраз, фальшивлю.
Застеклённый моими слезами мир похож на кадры из психоделических ужастиков. Больничный коридор. Вокруг стерильно и размазано, в фокусе — Димка. Мимолётная встреча, минутная передышка между операциями. Перехват по пути из одних врачующих лап в другие. Удивительно, что эта встреча вообще состоялась.
Родное лицо — миллион раз ощупанное, в шутку облизанное, щекой обтёртое — покрыто снежно-белыми бинтами. Там, где был раньше глаз, повязка прилеплена куском лейкопластыря. Жёлтым, как пятки старухи с соседних носилок. Второй глаз — голубой-голубой, блеклый-блеклый — испещрен красными прожилками. Веко дрожит, но Димка держится. Смотрит тепло, с узнаванием.
— Я умираю, Марина, — его попытки говорить чётко заканчиваются плохо, что-то рвётся, лицо передёргивает судорога, марля бинта на шее мгновенно краснеет. Собираюсь броситься за врачами, Димка мотает головой, машет оставшейся рукой, сигнализирует, мол «не стоит никого звать». Остаюсь стоять вкопанной. — Ты зайди в клуб, о котором я говорил… — Димка заходится в кашле. Потом бессильно откидывается назад, восстанавливает дыхание. — Я умираю…
— Димка, в который раз? — повторяю ободрительное, а сама уже знаю, что он прав, и огромная чёрная дыра уже выжигается там, где обычно я чувствовала душу. — Не выдумывай, всё будет хорошо… — шепчу нелепое причитание, а потом срываюсь и отпускаю слезы на волю. — Не умирай, не надо, не сейчас…
— А ведь я обещал дарить тебе чёрные розы… — Димка тяжело хрипит, но пытается придать остаткам лица задумчивое выражение. Красное на бинтах пульсирует и прибывает. Медсестра уже рядом, Димкины носилки снова в оккупации. Вдруг он набирает в лёгкие воздуха и кричит, что есть мочи:
— Будут, Марина! Будут ещё чёрные розы! Будут тебе… — силы заканчиваются, Димка сникает на полуслове. В последний раз поднимает на меня глаз и произносит очень серьёзно, уже без всякого актерства: — Вот теперь точно кранты. В клуб к моей Мадам иди. Обязательно. Обещай, что … — и снова кашель не даёт ему договорить.
Димку увозят. Перед глазами — плотно перевязанный обрубок его гениальной руки, в голове — чёрные розы.
И вот теперь, когда, совладав со всеми истериками первых дней после трагедии, я таки нашла в себе силы пойти в этот клуб, мир решил окончательно свести меня с ума. Первой ударила по мозгам вывеска: «Приват клуб «Чёрная роза», второй удар нанесла Мадам настоящей черной розой и упоминанием о Димкином подарке. Как?! Как он мог просить передать мне эту свежую, настоящую розу, если самого его уже неделю как нет в живых?! Бред, бред, бредятина…
— Немедленно приди в себя, — наставительно шепчет Ринка, — Он мог заранее заказать ей розу. Мог созваниваться ещё из тура. Никаких свидетельств ясновидения или там сеансов спиритизма. — говорит, а сама так ногтями мне в ладонь впивается, что понимаю сразу — Ринка тоже в шоке, боится происходящего еще больше, чем я. — Ты слышишь?! — надрывается она.
Я слышу, я готова уже сосредоточиться и предстать в покаянии перед здравым смыслом, но тут… ЗнАком, на нас льётся давно уже приевшаяся, миллион раз именно Димкой сыгранная песня Регины Спектор. Мадам, не оборачиваясь, запрещающе щёлкает пальцами. Гжельский бармен мгновенно выключает музыку.
