«Откровение, смерть, помешательство… Откровение, смерть, помеша…» — пульсирует у меня в мозгу.
НПВ
Десятый день пути. Утром будем в Киеве. Время — далеко за полночь, но никто не спит. Все купе распахнуты, мы собираем вещи, носимся по коридору и переговариваемся с соседями. С разбиениями на группки покончено, отныне весь вагон — одна большая компания.
— О, представляю, как она вам обрадуется… — язвила Зинаида на тему предстоящей встречи Валентина с сестрой. — Такое счастье — валенька приехал всего на один день!
Несмотря на явное недовольство примы, наш тенор не сдавался. Во что бы то ни стало, он вознамерился съездить на все три дня выходных в Полтаву, погостить у сестры и зятя. Зинаида рвала и метала, потому что давно уже нацелилась провести выходные в Киеве у подруги, и, конечно, совершенно не хотела лишаться на это время привычной свиты. Увы, и молчаливая девочка Гала, и Валентин, и даже Ерёма, прибившийся в последнее время к компании примы — все собирались уезжать.
— Ну что вы мне голову морочите! — негодовала Зинаида. — Я уже обо всем договорилась, а вы… Ну хоть вы, Маринки, послушайте меня! Гульнем по Киеву, а?
— Сорри, я пас, — отзывается Рина, застегивая сумку на молнию. — Хоть один день с детьми побуду. Соскучилась!
— И я прошу меня извинить, — выбираюсь для разговора в коридор. — К походам по городу совсем сейчас не расположена, вы уж не обессудьте… Знаете, странный такой припадок — очень хочется побыть одной…
— Ничего странного, — неожиданно подает голос Гала. — Целых десять дней принудительной коллективизации! Любой организм затребует пространства для уединения. Я чуть с ума не сошла!
Гала заходит в свое купе и забивается в угол. Стараюсь не смотреть в ее сторону, чтобы не раздражать своим присутствием.
— Ну, что ты намерена делать? — продолжает уговаривать меня Зинаида.
— Остаюсь в поезде, буду читать и валяться.
Я не совсем честна, а точнее — не совсем вру. Шляться с Зинаидой по Киеву действительно не хочется. Но и одиночеством я совсем не брежу. Просто когда-то, еще до всей этой скандальной ситуации, мы с Димкой договаривались остаться на выходные в поезде. Опровергающей информации не поступило, и я действую согласно установленному ранее плану. Конечно, не ради романтического уикенда — а просто ради возможности разобраться. Разговор наедине нам с Дмитрием совсем не помешал бы — ситуация сейчас накалилась до невозможности…
После неожиданной Ринкиной капитуляции в кафе, наши отношения стали намного сдержаннее. Ринка явно боялась оставаться со мной наедине — опасалась, должно быть, необходимости объясниться. Обе мы делали вид, будто все по-прежнему, но вели себя совершенно по-иному. Конечно, я — что естественно — ничего не спрашивала о том вечере. Ринка — что не естественно — не сочла нужным ни о чем мне рассказать. Впрочем, и так было понятно, что она догнала тогда Дмитрия, и их разговор закончился полным примирением. Все отлично, для Ринки это победа. Вот только, какой ценой? Судя по тому, как нынче днем разговаривал со мной Димка — очень наигранно, предельно официально и вежливо — я в его глазах была теперь главной виновницей нанесенной ему обиды. Похоже, Ринка решила, что добиваться прощения сложнее, чем попросту перевести стрелки… По-хорошему, надо было бы поскандалить, поговорить начистоту с обоими, восстановить дружеские отношения, но, во-первых — на то совершенно не было времени, во-вторых — с затаенным интересом и каплями пота на ладошках за нашей четверкой следил теперь весь поезд — и мы никак не могли позволить себе громкой выходки. Поэтому я ждала. Так как Димка тоже собирался оставаться в поезде, мы, наверняка, смогли бы пообщаться.
Громко хлопнув дверью тамбура, в вагон заскакивает взволнованный Дмитрий. На шее у него, словно банное полотенце, висит Шумахер. Как обычно при такой позе Шумахера, Дмитрий держит кота за лапы и шепчет ему что-то на ухо. Завидев их, я нарочно повторяю последнюю фразу.
— Остаешься в поезде? — переспрашивает Дмитрий таким тоном, будто слышит об этом впервые. — Везет… А мы с Шумахером поедем в деревню. Я таки принял решение…
— Нет! — возмущаюсь я, позабыв все интриги и обиды. — Ты не сделаешь этого! Ты не можешь сдаться ей!
— Если я не сделаю этого, он совсем зачахнет. Уж вы-то с Ринкой знаете, какой он последнее время вялый…
Все в вагоне забрасывают дела и с живым интересом пялятся на нас.
— Это вы о чём? — не снимая с лица крайне вежливой улыбки, настороженно интересуется Зинаида.
Прокручиваю в голове состоявшийся диалог и довольно хмыкаю.
— О коте. Кроме того, о чем вы подумали, у Дмитрия имеется еще один «он», о котором мы с Ринкой очень много знаем. Речь о Шумахере. Дмитрий подчинился требованиям нашей медбабульки и согласился отдать его своей тетке в деревню.
— Шумахеру, в его возрасте, вредны поездки. Нужно ограждать его от стрессовых ситуаций. Домик в деревне, теплая печка, треск дровишек в огне… Что еще нужно для счастливой старости? А потом, окончательно разделавшись с нашим туром, я его, конечно, заберу…
— Итак, на эти выходные ты едешь в деревню к родственникам? — хмурится Зинаида. — И ты?! Вашу мать, так что я к подруге одна, что ли, завалюсь? Впрочем, и ладно. Отдохну хоть от вашей неблагодарности. Я тут звоню, договариваюсь, суечусь, а они, видите ли, все разъезжаются!
* * *
Первый выходной. Все разъехались, наконец. На страже поезда и меня остались только несколько проводников. Дурацкая новость — оказывается, в Киеве наш поезд не подключают к электросети, а значит, электричества эти три дня не будет. Весь день провозилась с записями. Пытаюсь отсортировать, дополнить, причесать. Не легко. Предыдущие десять дней я была настолько одержима перипетиями чувств, что непосредственно о нашем «Кабаре» почти ничего не записывала. Да и о чувствах — записи дурацкие. Сплошные «О! Как здорово мы поговорили» и «Ах! Мы чудесно провели время». В момент записи мне казалось, что такие предложения не нуждаются в расшифровке… О том, чем закончились все мои «Ахи», дневник еще не знает. Зажигаю любезно предоставленную проводником свечку, благодарю за чай и собираюсь писать. Открываю дневник на последней страничке — там случайно затесавшийся клок шерсти. Что ж, будет жить в межстраничьи на память о Шумахере. Невольно вспоминаю сегодняшнее прощание.
Утром Дмитрий занес нам Шумахера попрощаться. Я смотрела на ставшего уже совсем родным котяру, автоматически чухала ему грудку и пыталась понять, отчего мне до такой степени тоскливо. Ринка сформулировала раньше.
— Что бы там ни было, мы были клевой четверкой, — вздохнула она. — Классной компашкой из сорвиголов. А теперь, стало быть, один из нас сходит на берег. Грустно…
— Минус один! — очень серьезно подвел итог Дмитрий, потом пересадил кота себе на плечо и заворчал. — Тьфу, с вашей склонностью к пафосу, уже и я нытьем заразился. У меня из-за вас тоже такое чувство, будто я вижу Шумахера в последний раз. Немедленно прекратите разводить влажные настроения… Все, пока, я поехал.
