— Т-с-с! — прикладываю палец к его губам.
Эту тему поднимать не хочу — пусть хоть один вечер все будет чинно, красиво и, якобы, честно…
Позже, когда Димка уходит раздобыть кипятка для кофе, вдруг проявляю себя полной дурой. Зарываюсь лицом в ромашки, вдыхаю полной грудью, улыбаюсь простодушно, как деревенская клуша и… в каком-то глупом порыве хватаю ромашку за волосы.
— Любит, не любит, любит, не любит… — бормочу быстро-быстро, обдирая лепестки. — Не любит! — уже хохочу, представляя, как смотрюсь со стороны. Вот, негодяй, опять все наврал. Я, говорит, у каждого цветка лепестки пересчитывал!
Димка возвращается с чашками в руках. Пользуюсь его беззащитностью, засовываю ему за шиворот лепестки. Потом, когда чашки уже на столе, Димка стягивает рубашку, вытрушивается, кидается ко мне…Отпихиваю, и самой тошно делается от такой жуткой своей принципиальности. М-да, сегодня я подозрительно порядочна…
Засыпаем под утро, на полуслове. Я — у себя, гость — на Маринкиной полке. Окончательно вырубаясь, вдруг понимаю, что совершенно не помню, о чем мы говорили последние три часа. Сонно отворачиваюсь к стене. В мыслях обрывки бессвязных слов, перед глазами — Димкино лицо.
* * *
— Марин, открой, это я! — Ринка тарабанит в дверь.
Не разлепляя глаз, привычно поворачиваю заклёпку на двери. Сквозь сон слышу взволнованное…
— Знаешь, я всю ночь не спала, все тобой мучалась… Надо объясниться, наверное. Нельзя нам с тобой отчуждаться. Я вот подумала… Ну что я к малым на один день всего поеду? Лучше с тобой побуду. Поговорим, обсудим. Ты поймешь меня, я знаю…Да?
— Да? — переспрашиваю удивленно. В такую рань душещипательные беседы доходят до меня особенно плохо.
В этот момент Димка высовывает голову из-под одеяла. Он спит на соседней полке…
— А это что? — спрашивает-всхлипывает Ринка. — А… — говорит через мгновенье, закусывая губу. — Все ясно. Это так ты уехал в деревню? — и тут же укутывает себя напускной веселостью. — Впрочем, это, судя по всему, не мое дело. Знаешь, Марин, что я тебе расскажу? — с деловым видом Ринка начинает затаскивать в купе сумки, словно Шумахера, сгоняет Димку на верхнюю полку, грузится, приговаривая, — У меня такая встреча была, неожиданная… Накупила, значит, подарков, ловлю машину, чтоб до вокзала дотарабаниться. Останавливается старая такая, раздолбанная Нива. Едем, трясемся, чушью переговариваемся. «У вас», — говорю, — «в машине, или с ума сойти можно, или оргазм испытать. Так трясет, что аж задница к горлу прилипает». Он после этих слов смотрит на меня пристально, и вдруг как заорет: «Маринка! Точно, Маринка! Когда б не твоя манера изъяснятся, ни в жисть бы тебя не узнал!» Оказалось, одноклассничек мой, Васятка. Вот мир тесен, да? Уже полгода в Киеве. Работа, правда, тут не ахти, зато большой город. А в Москве он тоже осесть пытался, но ничего для себя не нашел. Конечно, если он, кроме как выпить да трахнуться, ничего не умеет, где ж ему работу-то в нормальном городе найти?
Смотрю с осуждением, имея в виду очередные Ринкины выпады против чужих городов. Она понимает по своему:
— Не морщи лоб. Да, было, было… Вот как дыхну, так ты от перегара и задохнешься. Все умения Васятки проверила на собственном опыте. В целом довольна. Хотя такую гадость с момента замужества не пью, а пьяных мужиков вообще не слишком полюбляю. Короче, решили мы с Васяткой встречу отметить. Поехали к нему на базу. Там, слава богу, дежурство посменное, поэтому ближе к ночи никого не осталось. Я поначалу все на вокзал порывалась. Думала, часик посижу, да поеду… А потом — Марина, не поверишь! — разговорились с ним и чувствую — тоска! Я так избаловалась с тобой тут. Привыкла, что поговорить можно по-человечески и завсегда безобразия какие учинить… С обычными людьми так отвыкла общаться. В общем, поговорили мы с Васяткой и такая меня ностальгия по нам, — тут Ринка бросает взгляд на Димку и сообщает, — Точнее, по нашей четверке, взяла. «Не», — думаю, — «Что бы там ни происходило, нужно держаться своих». В общем, наутро решила спешно ехать к тебе на перемирие. А тут такой вот сюрприз… — Ринка кивает в сторону Димы и бессильно опускается на полку. — Фух, выговорилась, — говорит серьёзно. — Ладно, разговора в такой компании все равно не предвидится. Не буду вам мешать! — от этой фразы Ринку слегка передергивает, но она улыбается через силу и продолжает. — Вещи забросила, сейчас поеду к Васятке догуливать. Зря у меня, что ли, выходные?
И вот теперь Риночка — образец корректности и тактичности — оставляет нас с Димкой наедине, благородно самоустраняясь.
— Теперь твоя очередь! — говорю Димке, сквозь щель в занавеске наблюдая, как Ринка, нарочито независимо покачивая бедрами, переходит через череду рельсов а потом, завидев спешащий мимо трактор, выбрасывает вытянутую руку далеко вперёд и истошно орёт: Такси! Такси! Эй!
Трактор галантно останавливается.
— В каком смысле? — спрашивает Димка, гадая о моей последней фразе.
— Ну, я из вежливости вас с Ринкой уже наедине оставляла, она нас — тоже. Следующим будешь ты. Должен будешь побороть себя, и оставить нас наедине, подозревая в страстных, отнюдь не платонических, нуждах…
— Ну, вот еще! — отмахивается Димка. — Блин! С Ринкой нехорошо получилось… Я как раз хотел сказать ей, что… А какого черта, собственно, я должен отчитываться? У нее ж мужиков, как Васят нерезаных…
Похоже, настроение у Димочки резко испортилось. Эх, Димка, не хотел ты, видать, Рину посвящать в свои планы восстановления наших отношений. Снова, мудришь, дружище… Нехорошо. Неблагородно.
Мой профилактический период моментально растягивается на ближайший месяц, мило выставляю Димку за дверь, уверяя, что хочу поработать, пока есть освещение, и снова хватаюсь за свой дневник.
Вот оно, откровение. Видит бог, я старалась его оттянуть до последнего. Не спрашивала, не отвечала, не касалась запретных тем. Ведь потом, когда всё окончательно делается ясно, уже нет никаких возможностей сохранить прежнюю беззаботность. Димка-шалопай, Димка-изменник… Таскается за нами с Ринкой, и от обеих хочет скрыть наличие соперницы. И ничего это не случайно получилось, раз даже после разоблачения, он продолжал пудрить нам мозги.
Нельзя сказать, что я обрадовалась подобному откровению, но и особого расстройства, кажется, не испытала. А может, и испытала, но сейчас не помню, потому что дальнейшее стерло все предыдущие эмоции того дня. Дальнейшее…
* * *
«Смерть. Дальше была смерть. Смерть и помешательство, помешательство и смерть…» Бьюсь этой мыслью-заикой о расставленные сознанием блоки и чувствую вдруг, что задыхаюсь.
Странная штука — память. Самые острые воспоминания хранит под замком. Не от кого-то — от меня же оберегает. Жду памятных картинок, только что цыганкой озвученных. Хочу подобраться к тому самому страшному, хочу прокрутить вновь ощущения. Нет. На этот раз видео отстает от звука. Прикрываю глаза — пустой экран.
Нет, не сдамся! Вытяну из мыслей подробности!
