/Ушел — не ем:/Пуст — хлеба вкус./Всё — мел./За чем ни потянусь./…Мне хлебом был,/И снегом был. / И снег не бел,/ И хлеб не мил./ Это Цветаева, это уже в январе сорокового. Злые языки говорят, что не мужу. Но — все ему, да ведь, Димочка? Ты пойди, разыщи, спроси… Тебе оттуда сподручнее, а мне так интересно. Ему или не ему? А? Что? Продолжать? Хорошо-хорошо. Слушай.
Сергея Яковлевича забрали в октябре тридцать девятого, спустя полтора месяца после ареста дочери…
— Ты слышишь меня?! — Рыбка, оказывается, еще не ушел. Застыл на полпути, начал что-то говорить, теперь вот добивается моей реакции. Что так кричать? Спокойной ночи я ему, что ли, должна пожелать? — Не время для простраций! — кричит он. Словно большая, угрожающе посеревшая грозовая туча, Рыбка раскачивается возле двери и накаляет обстановку резкими рубленными фразами. — Думать надо! Один, блин в просрации — все казенное добро про… — Рыбка спотыкается об Лиличкин взгляд, — профукал… Другая — в прострации. А мне что теперь?! Повторяю тебе, Марина, делай, что хочешь, но, чтоб через двадцать минут я услышал связный план поисков Артура. Часть долгов — его! И он вернет мне их живой или не очень! А не то сейчас официально всю эту лабуду обкрутим, Артура обвиним и розыск подадим. Так что ты, Марина, лучше по-хорошему скажи, где его искать. Ему же лучше будет. Мне доподлинно известно, что он говорил с тобой о совместном бегстве… Значит, ты должна знать, где его искать. Ты ведь заметила медальон? Значит, можешь, значит умеешь! И… Короче, если по моему возвращению ты не расскажешь все, что знаешь, я буду действовать другими методами. Не забывай, всякой информации у меня о тебе предостаточно. Это еще Артурка постарался. У него же, ты знаешь, пунктик на сборе сведений, которые потом можно использовать, как поводок…. Ты бы хоть в качестве мести взялась Артура найти, а?
— Не за что мстить, — усмехаюсь, параллельно чувствуя приступ абсолютнейшей апатии.
Опять двадцать пять! Похоже, я нашего Рыбку недооценивала. Слабое подобие грамотных традиций ведения допроса наблюдается…. Сделал вид, будто отпускает, полоснул надеждой и снова потуже поясок безнадеги затянул. Чтоб было, с чем сравнивать… Чтоб было, чего хотеть… Теперь, когда поверила уже, что сейчас спокойно отправлюсь спать, держать себя в руках довольно тяжело. Веки потяжелели на тонны, мысли готовы с чем угодно согласиться, лишь бы их оставили покое, нервы ежесекундно собираются сорваться и закатить истерику… Сижу, повесив голову на руку, кручу на указательный прядь волос из челки, шатаюсь вместе с поездом, пытаюсь придумать, что мне Рыбке отвечать.
Что ты, Дим, говоришь? Не унывать? Ясное дело. Согласна, совершенно не с чего капризничать! Коньячок, лимончик, девочки в лице Лилички и периодически заглядывающей в штабной вагон, чтобы поменять пепельницу, официантки Валюши. Грех жаловаться! А то, что не отпускают спать, так это издержки производства. А то, что с грязью смешать грозятся… Так это естественно. Мы живем в постсоветской стране: доставшаяся ей в наследство вседозволенность властьимущих слегка исказилась, превратившись в безнаказанность беззакония всех, кто имеет деньги. /теперь не станут бить/будут только за душу лапать/этим делам они как и прежде верны../ Это не плохо, это — стандартный закон развития общества. Причем в нашем случае он принял самую безобидную форму. Нам указывают, как жить — и это здорово! Значит, к мысли, что жить нам вообще не надо, пока еще не пришли…
— Не за что мстить. Собранное Артуром досье — бред параноика. События верны — трактовка притянута за уши. — говорю внезапно. В последнее время я, как радио — стоит настроиться на нужную волну, и трансляция ведется уже сама. Сейчас, по крайней мере, слова льются из меня без какого либо участия в процессе мозга или души… — Я вне досягаемости ваших компроматов, потому что абсолютно пуста. Ничем не дорожу, и потому — неуязвима. И потому на Артура за слежку не злюсь. Злиться — не в моем стиле.
— Не желаю больше слышать отмазки. Тебе ясно сказано, что нужно сделать. Будешь сидеть тут, пока не… Лиль, присмотришь пока? Пойду вздремну часик.
Лиличка молча кивает, хотя по глазам видно, что она поражена не меньше моего… Рыбка оставляет Лиличку мучаться, а сам идет спать?! И Лиличка до сих пор не оторвала ему за это голову?! Нечто странное в мире деется…
— Ну все, счастливо оставаться! — после этих слов Рыбка так сладко зевает, что я попросту психую.
— Тьфу! — говорю многозначительно и в сердцах, после чего отворачиваюсь. Нет, так дело не пойдет. Не стоит демонстрировать эмоции. Буду исправляться. — Хорошо сидим, так ведь? — обращаюсь к Лиличке, улыбаясь…
— Смотри, как бы хорошо лежать не пришлось! — Лиличка на сокрытие эмоций энергии не выделяет. — В белых тапочках и со скорбным лицом… — Рыбка выходит, и Лиличка тут же меняет тон на доверительный. — Я тебе так скажу, — шепчет. — Я — за тебя. То что кричала — это театр просто, это, для него, — Лиличка кивает на пустой стул Рыбки, — Чтоб не догадался о нашей коалиции. Знаешь, я и сама бы за такое гиблое дело никогда не взялась. Ты права полностью — не важно, сколько там Генка за это тебе заплатить собирается… Я бы не взялась, но… Пойми, выбора у тебя нет. Если Геннадий вбил что-то себе в голову — от него не отделаешься. Я вот шесть лет уже отделаться пытаюсь — глухо. Про меня он вбил, — что замуж за него пойти должна. Про тебя — что знаешь, где искать Артура. Мужики, они все такие упертые…
Шесть лет?! Шесть лет Лиличка истязается над Рыбкой — не отпускает, но и не отдается полностью — а он все еще не избавился от ее ига?! Впрочем, не удивительно. Лиличка Брик царила в Маяковском все шестнадцать…
— Марина, повторяю, — сладким медом растекается Лиличка, — я за тебя. Я и раньше всегда отстаивала твои права в нашей компании. Ты же помнишь? Расскажи мне все. Все, что знаешь. Ты сейчас слаба и истерзана. События, подкосившие тебя, так ужасны… Мне все рассказали. Ох, я так сожалею… — глаза ее даже увлажняются немного. Скорее от выпитого алкоголя, чем от истинного прилива чувств, но мне все равно интересно. Лиличка, истекающая жалостью к ближнему! Наша стойкая, эгоистичная Лиличка, и вдруг… Мерзкая картина, но очень редкая…
— Доверься мне… Расскажи все. Вместе мы обязательно что-нибудь придумаем. Ты сейчас не в том состоянии, чтобы сражаться в одиночку. Пойми, ведь можно подстроить ситуацию. Ну, Геннадию будет казаться, будто ты в поисках Артура помогаешь, а самому Артуру — будто нет. — Лиличка хитро щурится, склоняя голову на бок. — Вариант? — спрашивает.
Нет уж, ни чарами женской солидарности, ни перспективой для всех остаться хорошей, ты меня, милая, не возьмешь! И совсем не в том дело, что задача сложная, или что Артур потом презирать меня станет. Нет… В самой постановке вопроса уже подвох. Искать — значит, вмешиваться. А я в этой войне воротил предпочитаю держаться нейтралитета. Ни тем, ни другому — помогать не хочу. Чтоб не запачкаться. Я там знаю кто прав, кто виноват? Помогать наказывать невиновного — не могу. Изначально в настройках души на такие вещи запреты стоят. Золотое правило — не лезь, если не знаешь, где справедливость. И нет таких сил, которые заставили бы меня отказаться от собственного нутра.
