— Стоп! — Свинтус обрывает безжалостно. — Это уже романтика. Меня сейчас только факты интересовали. — выпускает дым колечками, наблюдает за ними пристально, думает. — Значит так! — выдает сгенерированное, — Никого тебе искать не надо. Если Артур на тебя выйдет — предупредишь. Если нет — и так тег закроется. В смысле, тема без последствий останется. Артур не маленький. Найдет способ связаться так, что б не засветиться. Если нужно связываться. А сама его не ищи — только шуму наделаешь. А про надписи все эти… Марин, посмотри непредвзято. Этим своим, как ты его величаешь, объективным взглядом посмотри. — Свинтус улыбается как-то жалко, и хочет сказать и боится, потому для начала обшучивает ласково. — У нормальных ненормальных — третий глаз, у тебя — объективный взгляд. Все не как у людей! — потом снова серьезнеет. — Марин, ты переутомилась тогда. Напряглась. Бессонная ночь опять же, отъезд друзей… Я же знаю, как все это на тебя действует… Помнишь, ты когда-то ключами в щель турникетов метро попасть пыталась? Ну, когда мы в первый раз с тобой расходились? Давно. Тогда жетоны еще бросать надо было… Так вот. Перенервничала ты в своем поезде, вспомнила все свои фантазии, вот и привиделась тебе та надпись. Понимаешь?
А мне так уютно, так тепло, так надежно, что со всем готова согласиться. Киваю покорно, и даже верю в свое согласие.
— Да, — говорю, — Возможно, и так. Даже скорее всего…
— Артура искать не надо, в привидений верить тоже не стоит. Отучай себя от манеры с ним разговаривать, так любую психику расшатать можно. Занимайся лучше действительно сборником. Хоть поэтическим, хоть кулинарных рецептов, только делом каким займись… Понимаешь? — гипнотизирует Свинтус.
И я снова согласно киваю. И убиваю тем мертвого уже давно Дмитрия, и предаю саму себя, но… Так легко себя чувствую, так спокойно, что не вижу в этом никакого предательства. Краем сознания ловлю в Свинтусовской манере давления на меня что-то Артуровское, но совсем на это не реагирую. Мне так важно сейчас доверять кому-то, кому-то вполне живому и совсем не эфемерному. Мне так страшно одной среди своих призраков…
Из кафе выходим молча, на цыпочках. Крадемся, чтоб не спугнуть установившееся между нами согласие. И даже машина ведет себя необычно покладисто… Тихо-тихо пробираемся сквозь пробку. Смотрю в окно, здороваюсь со знакомыми улицами.
— Это еще за что?! Ведь не нарушил же! — Свинтус психует, яростно сверля глазами самодовольного ГАИшника. Из всей составляющей пробку массы, отчего-то выбрали именно нас. Вольготно постучав палочкой по окну, ГАИшник уводит Свинтуса разбираться. Как обычно в таких случаях, лезу в сумочку за журналистской корочкой. Авось поможет, если что и впрямь критичное. И тут…
Отскакиваю, как ошпаренная.
— Свинтус, Свинтус, — ору истошно, — Сюда, скорее, срочно!
Когда он прибежал, надписи уже не было.
— Тут, — задыхаюсь, — Только что, — реву, — Было написано! Да, опять это же. «Разыщи Артура». Было, я тебе говорю, было написано!
Ох, Димочка, ой, Димочка… Все понимаю, все видела. Чего реву? Страшно мне, понимаешь? Одно дело, когда я тебя придумала, и могу включить/выключить по собственному усмотрению. Или там, когда раз в жизни ты сигнал подал, мол, на самом деле существуешь… Совсем другое — когда так. Это ж нарушение всех индивидуальных границ человека. Теперь что, ни в дом кого не приведи, ни напейся лишний раз, ни на полсекунды не сверни с пути намеченного. Ты что, теперь всегда меня будешь контролировать?
Фу-у-ух, ладно-ладно. Я не упрекаю. Привыкну, наверное… Но ты не делай так больше без предупреждения. Скажи сначала, мол, собираешься написать, собираешься проявить явные признаки своего существования, потом уж проявляй…
— Ты что, молитву шепчешь? — Свинтус выглядит всерьез озабоченным.
— Какое там, — отмахиваюсь, — Крою его последними ругательствами. Прошу, чтоб не пугал так больше… А ты не злись на него, он хороший. Он же не виноват, что умер. Вот ты, например, если б смог в любой момент появляться, неужто не воспользовался бы? Вот и он так… Да какая разница, где? Вот тут, на бардачке написал…
К машине снова подходит надоедливый ГАИшник.
— Погоди, Марина, — Свинтус почти просит, — Одну секунду посиди… Я сейчас документы заберу…
Да, Димка, можно. Сейчас уже не страшно, сейчас я готова уже. Ну что ты одно и то же заладил: «Разыщи Артура, разыщи Артура…» Это я и так уже поняла, что-нибудь о загробной жизни напиши. Что читаете? С кем общаетесь? Часто ли бога видите, и вживую, или только по телевизору? Ну и вообще, какие у вас там жилищные условия?
Что? Только самое важное пишешь? Вот же ж, кто б мог подумать, что Артур вдруг самым важным в моей жизни и твоей смерти станет. Ладно, ладно, разыщу, не беспокойся…
* * *
Дом, познакомься — Димка. Димка — это дом. Буду рада, если подружитесь. Извините, вчера не представила. Просто сил не было. Помните же, пришла, с соседями по коммуналке своей парой фраз перекинулась и вырубилась…
Кстати, Димка, с соседями что-то не то. Чувствуешь? Слышал, соседка Масковская мне только что сказала горестно «Доброе утро, Мариночка!» А ведь всегда терпеть меня не могла! Изводилась, что держусь королевою, мужчин у себя принимаю, и к телефону иногда в футболке «жопу видно» выскакиваю. Не могу понять, к какому месту ум прикладывать, дабы понять, что тут творится. Напиши мне, Димочка, подскажи, что ведаешь…
— Марина, Марина открой, разговор есть! — в дверь скребется соседка Волкова. Ногтями по деревяшке шерудит, и голосом зов сопровождает. Ну кошка-кошкой, даже смешно.
— Иду!
Спасибо, Димочка, прислал разъяснителей. Если ты всякий раз на мои просьбы так оперативно реагировать будешь, мы с тобой непобедимой командой станем! Знаешь, я очень рада Волковой — и чайник уже закпикел и отщелкнулся, и тортик Киевский на столе изрезанный (попсеем, куда ж без этого). Она — человек прямой. Разъяснит про Масковскую, да и вообще расскажет, что у нас тут творится.
— Слушаю! — улыбаюсь, пригласив к столу.
— Расселяют нас, Маринка. Борются с коммуналками.
— Глобально борются? — не верю своим ушам, — Личное жилье, что ль, каждому?
— Нет, не глобально. В масштабах отдельно взятой квартиры. Видала, первый этаж фирма выкупила? Им вот наша квартира и приглянулась под бухгалтерию. — Волкова торт не ест. Не от диеты — от безработицы. Что-то там с ее работой не заладилось, ошибка какая-то промелькнула, штраф выгорел. Потому последние три месяца — это я от Масковской еще до отъезда в тур узнала — вся зарплата нашей коммунальной главнокомандующей на погашение долга уходит.
— Я, если можно, дочке возьму, — говорит просительно, а потом добавляет, будто я не помню — Стасечке…
Мои заверения в вечной симпатии к девочке-Стасе вместе со мной и тортом быстро перемещаются в комнату Волковой. Здесь всегда было патологически прибрано. Дело не в том, что можно было ходить босиком, и грязная посуда не попадалась на глаза, — на таком у меня и у самой пунктик, дело в наличии у каждой вещи строго отведенного места, в полном отсутствии пыли, в книгах, несмотря на регулярное перелистывание, расставленных упорядоченно…
